Белый огонь

Иногда из распахнутых окон до ее ушей долетали обрывки разговоров на грубом непонятном языке. Несколько раз слышался смех, звяканье стекла, скрип мебели, шаги.

Купол был все ближе. Он серым холмом то появлялся, то скрывался за дождем. И именно в этот момент Лавиани утратила бдительность и нос к носу столкнулась с мэлгом.

Тот выскочил из-за угла, и его темные, без зрачков глаза уставились на нее. Их разделяло всего три шага, но сойка заколебалась, глядя на ребенка, которому от силы было года четыре. Маленький и хрупкий, не чета взрослым, с иголками еще прозрачными и без всяких рисунков на бледном лице.

Прошло десять секунд. Затем двадцать. Наконец мэлг улыбнулся, показав крепкие зубы, и махнул ей раскрытой ладошкой, приветствуя. Лавиани помахала в ответ, видя себя словно со стороны.

Дура дурой.

Нож она держала крепко, но вот бить не решалась. Объясняла это тем, что кровь мальца может привлечь других, и понимала, что соврать себе не получится.

Из-за угла раздался женский голос. Во всяком случае, голос был похож на женский. Менее низкий, чем прежние голоса мэлгов.

Ребенок улыбнулся ей еще раз и скрылся там, откуда совсем недавно появился. Лавиани стояла с замершим сердцем. Секунда. Три. Десять. Минута.

И ничего.

Никаких криков. Никто не бежит, чтобы убить ее.

Ребенок не рассказал матери, что видел человека. А может… может, для него просто пока нет никакой разницы между своим племенем и чужим?

Она не стала искушать судьбу, ушла, петляя среди проулков, заваленных бараньими и свиными костями, чавкая ботинками по грязи и гниющему мусору. Услышала слева, в паре кварталов от себя, бой множества кузнечных молотов.

Металл гремел о металл, и лязг усиливался с каждым ее шагом.

Она поняла, что больше не может доверять своим ушам, к тому же второй раз ей уже не повезет, как в прошлый, и вряд ли она снова встретится с ребенком. И вряд ли оставит того в живых.

Дабы не искушать судьбу, прямо по стене, хватаясь за выемки на выступающих поверхностях, сойка залезла на крышу. Мокрая кровля не выглядела надежной.

Точнее, она совсем не выглядела надежной.

Поэтому Лавиани пошла по узкому, скользкому каменному карнизу. Совсем не так изящно и театрально, как это делал Тэо, но она и не собиралась срывать аплодисменты мэлгов. Достаточно было просто не свалиться вниз.

Носа коснулся запах кузницы: раскаленный металл, уголь, пламя, пот, кожа. Сотни труб выпускали сизый дым в сизое небо. Сотни молотов падали, взмывали и снова падали. Тысячи мэлгов лишь в фартуках на голое тело работали у горнов и наковален. Подвозили на телегах, в которые были запряжены мулы, руду, топливо, воду в бочках, едкие кислоты и щелочи.

Над крышами из-за жара плавилен дрожал воздух, грохот стоял сокрушительный.

Лавиани смотрела, как несколько мэлгов везут в одноколесных деревянных тачках алебарды, гизармы и протазаны без древков. Из кузниц носили мечи и фрагменты доспехов. В основном нагрудники, а также шлемы с широкими полями наподобие капеллин.

Копья. Наконечники для стрел. Круглые щиты. Палицы. Чеканы. Топоры всех форм и размеров.

Они готовились к войне, и Лавиани сомневалась, что клан идет на клан. Здесь были мэлги с совершенно разными рисунками на лицах. Разные семьи, разные кланы. И все они в скором времени собирались драться против одного общего врага.

Лавиани увидела шаутта — тень среди чудовищ. Она скользила между ними, и мэлги съеживались и кланялись, отводя взгляд странных, похожих на мокрые камни глаз. Сойка, испытывая злобу к этому существу, решила тоже не наблюдать за ним, опасаясь, что он почувствует ее.

Она не стала задерживаться и продолжила путь к куполу. Теперь уже по крышам.

Тэо впал в забытье. Он оставался собой и в то же время был другим.

Иным.

Человеком, которого никогда не знал и не встречал. Асторэ, которому горький ветер, поднявшийся от горящей седой травы, рвал жаром гортань, жег глаза на бледных равнинах Даула. Эйвом, следящим за движением звезд, заглядывающих под кроны Шой-ри-Тэйрана, который помнил, как создавался этот мир. Волшебником на вершине башни, давно исчезнувшей в камнях, всеми забытой, сложенной в дома, амбары и овины. Таувином, смеющимся от счастья, вскидывающим вверх меч, так похожий на клинок Мильвио.

Шауттом…

Шауттом он тоже был. Их мыслями. Страстями. И понимал их теперь иначе.

Они были увечны. С тех самых пор, как переродились не по своей воле. Когда из жизни стали смертью. Тенями. Тем, что отвратительно миру. Он ощущал их бесконечную боль, ежесекундную агонию без конца и без края.

А еще то, что они чувствуют его. Знают, где он. Завидуют его крови, помня о том, что потеряли. Ненавидят зато, что предки Пружины смогли выстоять перед той стороной и сохранить себя. И стремятся к нему, словно мотыльки на пламя.

Он с трудом встал с колен, чувствуя, как промок до нитки. Как волосы липнут ко лбу, а рубаха к телу. Как холод проникает все глубже и глубже, вгрызаясь в кости. Кровь еще сочилась из пор левого предплечья, падая в лужу, сразу же растворяясь в ней.

И кровь превращалась в воду.