Белый огонь

Память ненадежна и зыбка, точно облака на небе. Стоит подуть слабому ветру, и они двинутся прочь, изменят форму или вовсе рассеются. То же самое с нашей памятью. Что мы помнили – уходит. И через десятки лет на прошлом лишь мутная пленка, словно на старом зеркале. Не разобрать отражение.

Но я помню. Помню. Мне говорили об этом, пускай все остальные уже забыли. Легенда, что когда-то была реальностью. Континент содрогался от боли. Он пришел раненый, едва живой, пахнущий гарью, кровью и смертью. Его братья и сестры, те, кто не вступил в войну на стороне Тиона или Скованного, последние из великих рыцарей-таувинов, устремились в Пустынь, чтобы сразиться с шауттами и умереть. Он же, устав от войны, отправился на юг, принеся дар в старую столицу королей, отдал свои знания, силу и опыт людям, что не заслуживали доверия. Он учил их, зная, как они используют его способности. И когда спросили его имя, таувин указал на свой щит. Сказал, что имена мертвы с приходом Катаклизма. И теперь он лишь птица. Сойка.

Так и повелось.

«Забытые легенды Пубира. Том 2»

В рассветном свете, нежно-коралловом и удивительно мягком, Перст казался вырубленным из розовой пушистой пены. Он высился над гаванью совершенно нереальный, словно впитал в себя каждый луч молодого солнца.

Лодка приближалась к нему стремительно, гребцы налегали на весла, будто за ними гнался сам Скованный. Клот опять захрапел, и Пятнистый, не спавший с прошлого утра, завидовал приятелю. Шарлотта сидела на корме, хмурилась после разговора со Шревом, который провела наедине, и оставалось только предполагать, что он ей рассказал. Сегу, в длинном темном плаще с огромным капюшоном, практически не поднимал головы, молчал, и его лица нельзя было разглядеть. Впрочем, Пелл и не пытался. Больно надо лезть к сойке.

Зато Шрева рассмотреть можно было во всех подробностях. Этот-то и не думал прятаться. За всю жизнь бандит видел главу соек три или четыре раза, однако успел запомнить, как тот выглядит. Теперь же он… изменился.

Его кожа стала ярко-алой, бугристой, оплавленной, в застывших жгутах рубцов и плохо заживающей.

Создавалось впечатление, что его сунули головой в камин или же… кто-то попросту содрал с Шрева лицо, и теперь на прежнем месте, израненном и изуродованном, пыталось вырасти новое.

Но не очень-то и успешно.

Справа еще вышло более-менее сносно, а вот левая сторона – без слез не взглянешь. Вместо глаза белое бельмо, ссохшееся и больше похожее на изюм. Нижнее веко оттянуто вниз и все время слезится. От уха осталось одно воспоминание, на его месте какой-то бугорок, да и волос на этой части головы нет – лишь розовая запекшаяся корка. Губа обезображена, искривлена и открывает несколько зубов, отчего создается впечатление, что Шрев постоянно жутко улыбается – скалится, точно череп.

Мерзкое зрелище.

Пятнистый лучше бы согласился провести в колодках ещё пару лет, чем получить такой подарочек. Неужели это Лавиани так отделала Шрева? С нее станется.

Пятнистый не понимал, почему Шарлотта приказала им с Клотом плыть вместе с сойками. Зачем они в Персте? Сейчас оба громилы бесполезны, и подобные сопровождающие людям с татуировками на спинах абсолютно не нужны.

Был какой-то подвох. Но какой?

Под ложечкой снова засосало, и стало тревожно от неизвестности. Пятнистый страшно не любил находиться поблизости от соек. Он был исполнительным человеком, делал темную работу и никогда не лез туда, где водилась большая рыба. Теперь же выходило, что он попал сразу между трех акул, а проклятый Клот дрыхнет и даже в ус не дует.

У него были и другие вопросы. Что случилось со Шревом? Где тот пропадал? Почему он вернулся в Пубир, но не пришел к Боргу? И почему они едут к нему сейчас? И как это все связано со сторонниками Вэйрэна?

Они миновали Перст, и Пятнистый удивленно выпрямился – их путь лежал не туда.

– Ты нервничаешь, – сказал Шрев.

Голос-то у него совсем не изменился, в отличие от лица.

– Да, – признал бандит, не видя смысла юлить.

– А твой приятель – нет.