– Не зверь, – неожиданно произнес гигант, и голос его, невероятно высокий, чистый, такой звонкий и прекрасный, что поверить было нельзя в подобное, рассек тишину, словно острый клинок шелковый платок. – Что ты здесь делаешь, асторэ? Пришел увидеть упадок, что причинил нам? Или вновь решил пробудить тьму? Все закончится так же, как и прежде.
– Я не Вэйрэн.
– Ты асторэ. – Гигант резко подался вперед и ткнул в акробата когтистым пальцем, зло оскалившись, явив миру два ряда ровных острых зубов. Совсем нечеловеческих. – Мы не пойдем за тобой снова!
– Мы? – прошептала Шерон и повторила едва ли не с ужасом: – Мы?!
– Я не призываю идти за мной. – Тэо сам не знал, как ему удается, чтобы его голос звучал спокойно. Под босыми ступнями гиганта лежали камни величиной с добрую корову, и тот мог поднять любой из них, а затем бросить, превратив людей в лепешку. – Мы просто идем через эту землю.
– На север?
– На север.
– Там ничего нет, кроме мертвого камня, горячего пара и теней. Туда никто не ходит.
– Там опасно?
Гигант опустил плечи и расслабил руки, проворчав:
– Я не стану вам помогать. Уходите и не возвращайтесь.
Тэо помедлил, кивнул, дав знак остальным идти к стене.
– Асторэ! – окликнул их хозяин долины. – Кто из великих волшебников сейчас правит в Талорисе? Все так же один из потомков Эрдов?
– Я не знаю этих имен. Да и великих волшебников больше нет.
– Где же они?
– Пали.
– Пали, – эхом произнес гигант. – А таувины?
– Их тоже не осталось, – быстро проронила Лавиани.
– Пали, – снова повторило огромное существо, словно не веря в услышанное. – А предатель?
Друзья переглянулись между собой, не понимая.
– Голиб? – наконец догадалась указывающая.
Массивная голова склонилась:
– Да. Таково его имя среди людей.
– И его больше нет. Мир сильно изменился.
Он стоял, смотрел куда-то за горизонт, и темные глаза показались Тэо печальными. На людей гигант больше не обращал внимания, и когда акробат оказался по другую сторону стены, пробравшись через довольно широкий лаз, до него донеслось единственное слово:
– Пали…
Глава 8
Бродяга
О Шестеро! Будьте милостивы к тем, кто смел. К тем, кто отправляется в дорогу, чтобы спасти голодающих в городах, донеся им еду и воду в дни тьмы, когда мы плачем об утраченном Едином королевстве. Спасите их от теней и синих огней. От пожаров и гари, сочащейся с небес. От мэлгов, рыскающих в развалинах прекрасных дворцов волшебников. От лунных людей, охотящихся ради забавы черных сердец. От порождений магии, имен которых не знает никто из нас. От искари, ждущих на пустых трактах. И от жестокосердного Бродяги, что гуляет, где захочет, беря все, что увидит.
Пожалуй, настал первый день, когда Дэйт больше не чувствовал боли.
Ребра перестали напоминать о себе каждую минуту, стоило ему лишь забыться, сделать вдох чуть глубже, чем следовало. Или во сне, когда он поворачивался с бока на бок и почти мгновенно просыпался – из-за ощущения, что кто-то ударил в грудь булавой.
Кости срослись, больше не докучали постоянным нудным и мучительным нытьем.
Отеки сошли с лица еще раньше, заплывшие глаза открылись, он снова мог видеть мир не через узкие щелочки, а синяки, иссиня-черные, стали сперва коричневыми, затем бледно-желтыми и почти полностью исчезли, остался лишь один, под левым глазом.
Нос зажил, кровоподтеки исчезли. Пальцы левой руки наконец-то могли сжиматься в полной мере и, не роняя, крепко удерживать предметы. Дэйт перестал страдать от простреливающих спазмов в предплечье.
Почки достаточно пришли в норму, чтобы не причинять постоянных неудобств, особенно на холоде, и лишь отсутствие пары зубов справа несколько тяготило его. Во всем остальном он перестал ощущать себя стариком, развалиной, мясницкой колодой. Бесполезным существом, о котором приходилось заботиться ежечасно: одевать, раздевать, мыть, смазывать раны, кормить и добывать птицу для бульона в местах пустынных и опасных.
Тусклый зимний свет мягкой кошачьей лапой трогал грязную полупрозрачную тряпку, висевшую на маленьком окошке, таком маленьком, что в него едва можно было бы просунуть голову. В очаге догорал огонь, но нагретые за ночь камни печи все так же щедро одаривали тесную комнатку теплом, а масляная лампа на грубом дощатом столе мягко и слабо мерцала сердцем светлячка.