Белый олеандр

Как мне хотелось спать. Глаза закрывались. Прислонившись головой к двери, я тупо смотрела на мигающие елочные лампочки в гостиной, на иголки, присыпающие неразвернутые подарки.

— Вы хотите поесть? Принести вам чего-нибудь?

Клер ничего не хотела.

— Я пойду возьму что-нибудь в холодильнике. Сейчас вернусь.

Сделав сандвич с ветчиной, я зашла в гостиную. Пол был усыпан иголками, они хрустели под ногами. Бутылки с ликером не было, видимо, Клер унесла ее к себе. Кажется, похмелье растянется на всю жизнь. Нарисованный мной портрет валялся на кофейном столике. Я отнесла его к себе в комнату, поставила на стол. Глядя в темные глаза на портрете, я слышала ее голос: «Что ты хочешь, Астрид, бриошь или круассан? Куда бы ты поехала, если бы могла отправиться в любую страну мира?» Я провела пальцем по нарисованному лбу, круглому, высокому, как у готических мадонн. Опять вернулась к двери Клер, постучала.

— Клер, пустите меня.

Послышался скрип кровати, ее попытки встать и проковылять три шага до двери. Клер нащупала замок. Я открыла дверь, и она упала обратно, поползла под одеяло, как слепое животное в нору. Слава богу, она больше не плакала, она вот-вот должна была заснуть. Я выключила Леонарда Коэна.

— Как я замерзла, — промямлила Клер. — Иди сюда.

Я забралась к ней, прямо в одежде. К ногам прижались ее холодные ступни, тяжелая голова опустилась мне на плечо. Подушка пахла вишневым ликером, немытыми волосами и «Л'эр дю тан».

— Побудь со мной. Обещай, что никуда не уйдешь.

Сжимая ее ледяные руки, я лежала рядом с ней и смотрела, как она засыпает, при свете лампы на столике. Клер теперь никогда не выключала ее. Рот открылся, послышался низкий тяжелый храп. Все будет нормально, сказала я себе. Вернется Рон домой или не вернется, мы с Клер выкарабкаемся. Он не отошлет меня обратно. Рон просто не хотел замечать, как серьезно ее положение. Именно это ему и было нужно — хорошая демонстрация.

21

Когда я проснулась, Клер еще спала. Стараясь не тревожить ее, я встала и пошла на кухню. Было тихое, солнечное, ясное утро. Заливая молоком хлопья, я порадовалась, что Рона нет. Будь он здесь, то и дело раздавались бы телефонные звонки, завывания кофемолки, Клер с нарисованной улыбкой пошла бы готовить завтрак. Я решила подольше оставаться в шелковой пижаме. Достала новые краски и стала рисовать солнечные квадраты на досках пола, большие, как желтые подносы, взбирающиеся по шторам лучи. Мне нравилось это утро. Помню, как я играла с солнечными зайчиками на кухне нашей с матерью квартиры, пока мать еще спала. Маленькая, я сидела, прислонившись к корзине с бельем, и совала в солнечное пятно ладони, блестящую ложку. Помню, как падали из окна лучи, помню ласковое тепло на ладони.

Закончив, я пошла проведать Клер. Она еще спала. В комнате были серые сумерки, утренний свет не проникал сквозь закрытые жалюзи на застекленных дверях, выходящих на запад. Было душно. Клер лежала, вытянув руку на одеяле. Рот был открыт, но она больше не храпела.

— Клер? — Я приложила щеку к ее щеке. От нее пахло вишневым ликером и чем-то металлическим. Она не шевельнулась. Я тихонько потрясла ее за плечо. — Клер!

Ни звука, ни малейшего движения. У меня вдруг встали дыбом волоски на руках и на шее — не было слышно, как она дышит.

— Клер! — Я трясла уже сильнее, но ее голова только моталась, как у игрушечного жирафа Оуэна. — Клер, проснитесь! — Я приподняла ее за плечи и резко отпустила. — Клер!! — кричала я ей в лицо, надеясь, что она откроет глаза, положит ладонь на лоб и скажет: «Не кричи, у меня голова болит». Нет, это невозможно. Она притворяется, играет. — Клер!! — кричала я еще громче, прикладывая ладони к ее груди, отчаянно прислушиваясь к дыханию. Ничего.

Я посмотрела на прикроватный столик, обвела взглядом пол. Далеко в углу, рядом с пустой бутылкой из-под ликера, валялся пузырек с таблетками. Вот что упало и покатилось, когда мы с Клер вчера разговаривали через дверь. Пузырек был открыт, таблетки высыпались — маленькие розовые бусинки. «Буталан», значилось на этикетке. От бессонницы. Не принимать вместе с алкогольными напитками. Не работать с машинами и механизмами.

Звуки, вырвавшиеся у меня из горла, даже криком уже нельзя было назвать. Как мне хотелось швырнуть что-нибудь в жирные, заплывшие глаза Бога. Я швырнула коробку с салфетками. Латунный колокольчик. Выключив лампу на столике, я достала из-под кровати ящичек с магнитом и в ярости швырнула его к окну. Ключи, ручки, ножницы Рона покатились по полу. Склеенные полароидные фотографии. Зачем?! Я сорвала жалюзи с французских дверей, в комнату хлынул свет. Вынув из-под кровати модельный башмачок Клер с высоким каблуком, я ударила по оконному стеклу. На руке появилась кровь, но я ничего не чувствовала. Взяла ее серебристую щетку для волос и швырнула в круглое зеркало — с оттяжкой, как в бейсболе. Схватила телефон и колотила им о подголовник кровати, пока он не развалился у меня в руках, оставив на дереве розоватые зазубрины.