Белый олень

— Падает ли рубин, когда ты произносишь девятьсот девяносто девять?

— Нет.

— А когда падает вишенка или рубин?

— Триста пятьдесят один, когда я произношу слово «тысяча», — ответил Джорн.

И тут в чашу упал рубин.

— Тысяча, тысяча, тысяча, тысяча! — в восторге закричал Джорн, и рубины один за другим посыпались в чашу.

Совсем скоро, а точнее за одну тысячную времени, которое бы потребовалось, чтобы досчитать до миллиона по единице, чаша наполнилась тысячей рубинов. Джорн обернулся, чтобы поблагодарить человечка в островерхом колпаке, но тот как сквозь землю провалился, а вместо него стоял перед Джорном рыцарь в чёрных доспехах, самый высокий из Чёрных Рыцарей, которых Джорну довелось видеть.

— Назови мне своё имя, о Чёрный Рыцарь! — крикнул Джорн.

— Я — Горестный Страдалец! — прогремел мощный голос из-под сверкающего шлема, закрывавшего всю голову, кроме чёрных глаз Чёрного Рыцаря. — Полсотни принцев победил я здесь, и вот стою, чтоб рассказать об этом!

Джорн опустил серебряную чашу и взял меч.

— Я весь в стальных доспехах, доспехи — не помеха. Разве не так? — усмехнулся Рыцарь.

Джорн поднял меч.

Чёрный рыцарь держал меч на боку.

— Здесь волшебство — предупреждаю, Принц. А что сильнее волшебства?

— Лишь чудо.

— А что есть чудо?

— Чудо есть любовь.

— Доспехи, Принц, сильнее.

Чёрный рыцарь взмахнул мечом, и сталь зазвенела о сталь. Он раскрутил меч над головой обеими руками, как раскручивают топор, и опустил его вниз с такой силой, что тот просвистел в воздухе, но Джорн отскочил в сторону и нацелил удар прямо в щель, мелькнувшую в доспехах рыцаря под правым плечом.

Рыцарь едва успел поднять меч, чтобы отразить удар Джорна. Снова он делал выпады, раскручивал меч и наносил удары, снова и снова Джорн отбивал их и отскакивал от разящей стали, целя в щели доспехов, когда они открывались. Однажды молниеносный удар лишил Джорна равновесия, и рыцарь чуть было не рассек ему голову до подбородка, но сам едва не упал, споткнувшись о чашу с рубинами, которые рассыпались по зелёной траве. Бой вскипал и кружил между деревьями в блеске и звоне стали. Кончик меча Джорна светлой змейкой вонзался в крохотные рты щелей, едва они открывались на доспехах. Он отскакивал, нападал и снова отскакивал, а дыхание Чёрного Рыцаря становилось всё тяжелее, удары — медленнее, он уже не в силах был поднимать тяжёлый меч над головой и реже обрушивал его на Джорна, которому всё легче было увернуться.

Наконец, Чёрный Рыцарь поднял свой меч над головой обеими руками, чтобы разрубить юного Принца надвое, как яблоко, но молниеносный меч Джорна вонзился в щель под правым плечом и проник глубоко в плоть. Чёрный Рыцарь выронил оружие, и правая рука его бесполезно повисла, качнувшись, как маятник.

Мощная фигура в чёрной стали качнулась и рухнула в траву с громким звоном. Шлем, закрывавший всю голову, кроме чёрных глаз Чёрного Рыцаря, откатился в сторону, звякнул о серебряную чашу и остановился, а Джорн с изумлением и ужасом увидел открывшееся лицо глубокого старца. Полный печали и сожалений, он опустился на колени рядом со сраженным врагом и поднял голову рыцаря руками.

— Я не стал бы сражаться со столь почтенным рыцарем, если б знал, — сказал Джорн.

— Ты бился с тем страшным соперником, каким я тебе представлялся, и в том проверка и доказательство твоей доблести. Когда в дому лишь тьма да тишь, кто различит кота и мышь?

Голос рыцаря уже не гремел раскатами, а стал тихим и тонким. Джорн помог старику подняться на ноги, остановил кровь и перевязал его раны.

— Чему мне верить? — воскликнул Джорн. — Что достойно веры?

— Верь сердцу своему, любови верь, — ответил старик. — Пятьдесят шесть лет назад я пошёл на тяжкий труд ради любви моей дамы. Одевшись в доспехи гордости и высокомерия, я искал встречи лицом к лицу со страшным Мок-Моком, а нашёл лишь безвредное чучело из глины и дерева…

«Любовь — каприз, а человек — дурак!» — воскликнул я тогда. Но труд и риск не в страшных чудищах, не в доблестных деяньях, а в том, чтоб сердце милой удержать.

Потому плачевна судьба человека, который не воротился домой просить руки своей дамы — и теперь каждый май до самой смерти — я буду отвергаем любовью, которую однажды посмел отвергнуть.

Джорн помолчал, а потом спросил:

— Может быть, один из твоих братьев вернулся с золотыми клыками и мечом и завоевал руку дамы?

Старик вздрогнул под доспехами:

— Она не вышла замуж, и с тех пор всю жизнь подле окошка просидела: днём — с совами, а за полночь — с котами, и выплакала очи, и ждала, и вскрикивала: «Чу! Вот он идёт…»

Ей всё — и пыль, и облако, и роза — являло лик любимого. А голос — всё становился резче и звончей с неизгладимым призвуком безумья. И вот она, в конце концов, сварила недоброе снадобье из мышей, добавив вайды, руты и полыни, и закляла…

Послушай, что скажу: «Тяжек рыцарский доспех, и гордыня — тяжкий грех. Зычен грозный голос мой, а в душе я — сам не свой».

Молодой Принц молча выслушал старца.

— Она называла вас Отважным, — только и мог сказать Джорн в утешение. — А щель в ваших доспехах она просила расположить подальше от сердца.