Белый отель

– Мы сперва перестреляем евреев, а потом вас отпустим.

Эти слова были сказаны молодой женщине, с которой она когда-то была слегка знакома, – Дине Проничевой, актрисе Киевского кукольного театра. Лиза узнала ее, когда та появилась из «живого коридора». Двое стариков, наверное ее родители, помахали Дине из другой группы, по-видимому, веля ей попробовать избежать общей участи. Вместо того чтобы раздеться, Дина направилась к офицеру-украинцу, стоявшему перед пригорком, и Лиза услышала, как она потребовала, чтобы ее отпустили. Она показала ему содержимое своей сумки. Она была совсем не похожа на еврейку – меньше даже, чем Лиза, с ее довольно большим носом. У Дины была русская фамилия, и она говорила по-украински. Ей удалось убедить офицера, и он сказал, что позже ее отпустят. Дина сидела теперь через несколько человек от Лизы, ниже на пригорке, спрятав, как и большинство остальных, лицо в ладони: от потрясения, горя и, может быть, страха, что кто-нибудь ее узнает и закричит: «Она грязная жидовка!» – надеясь тем самым спасти собственную шкуру.

Лиза вспомнила молитву, которой научила ее няня, чтобы избавляться от ночных кошмаров. «Спаситель наш...» В иную явь так трудно поверить, что от нее хочется проснуться. Но, хотя молитва и помогла ей немного, кошмар продолжался. В этом мире маленьких детей швыряли через стену, как швыряют в вагон мешки с зерном, молотили по мягкой белой плоти, как крестьянки молотят высыхающую одежду, и по лоснящемуся черному сапогу постукивал черный хлыст утомленного офицера, стоявшего перед бугром. «Спаситель наш...»

Она чувствовала, что бессильна помочь Коле. Ничего не оставалось делать, только эгоистично молиться, чтобы остальные были убиты – и, во имя милосердия, побыстрее, – а тем, кто сидел на пригорке, разрешили разойтись по домам. Она непрерывно бормотала эту себялюбивую молитву. Но ни на миг не жалела о том, что не приняла предложения Любы и не осталась. Теперь она понимала, почему ей никогда не следовало иметь детей. И все же мысль о Коле, ее сыне, который мог оказаться здесь среди незнакомых ребят, может быть, среди детей из сиротского дома, была в сотни раз хуже страха смерти.

Она впала в транс, в котором все, что происходило вокруг совершалось медленно и беззвучно. Может быть, она действительно оглохла. Было тише, чем самой тихой ночью. И облака плыли по небу все с той же ужасной, ледяной, нечеловеческой медленностью. Краски тоже изменились. Все приобрело розовато-лиловый оттенок. Она видела, как у горизонта собралось кучевое облако; как оно разделилось на три части; как, непрерывно меняя очертания и цвет, эти облака отправились в путешествие через все небо. Они не знали о том, что совершалось. Они думали, что это обычный день. Им следовало бы изумиться. Крохотный паучок, бежавший по стеблю травы, полагал, что это простая, самая обычная полевая былинка.

День, который не воспринимался как отрезок времени, все тянулся, и стало темнеть.

Неожиданно подъехала открытая машина, в которой сидел высокий, хорошо сложенный и щегольски одетый офицер с хлыстом наездника в руке. Поодаль находился русский заключенный.

– Кто эти люди? – через переводчика спросил офицер у полицейского, указывая на пригорок, где к тому времени собралось около пятидесяти человек.

– Это наши, украинцы. Они провожали знакомых, их надо выпустить.

Офицер закричал:

– Всех немедленно расстрелять! Если хоть один из них выберется отсюда и станет болтать в городе, завтра мы здесь не дождемся ни единого еврея.

Лиза схватила Колю за руку и сильно сжимала ее, пока заключенный слово в слово переводил приказ офицера. Мальчик стал задыхаться, рука его неистово дрожала, но она впилась в нее еще сильнее.

– Господь позаботится о нас, милый, вот увидишь, – шепнула она.

По внезапному резкому неприятному запаху она поняла, что кишечник вышел у него из повиновения. Она крепко обняла его и поцеловала; слезы, которые большую часть дня удавалось сдерживать, теперь скатывались у нее по щекам. Он же за все время, что они провели на бугре, не сказал ни слова, не пролил ни слезинки.

– Что ж, пойдемте! Пошли! Поднимайтесь! – кричал полицейский. Люди вставали, пошатываясь, как пьяные. Они вели себя спокойно и послушно, как будто им сказали идти на ужин. Может быть, из-за того, что было уже поздно, немцы не стали обременять себя их раздеванием и одетыми повели через брешь в стене.

Лиза и Коля были в числе последних. Они прошли через брешь и оказались в песчаном карьере, края которого почти нависали над оврагом. Уже наполовину стемнело, и она не могла толком разглядеть карьер. Одного за другим их подгоняли, направляя налево по очень узкому уступу.

Слева от них была стена карьера, справа – глубокая пропасть; уступ, по-видимому, прорыли именно для казни, он был таким узким, что, проходя по нему, люди невольно прижимались к стене песчаника, чтобы не упасть. У Коли подгибались колени, и он не устоял бы, не держи его мать под руку.