Белый отель

Казалось, пациентка не сознает, какое производит впечатление, и по-прежнему пребывает в радостной уверенности, что полностью выздоровела. Не добившись внятного рассказа о том, что случилось в Гастейне, я предложил ей попытаться изложить свои впечатления в письменном виде. Однажды фрау Анна уже охотно выполнила такую просьбу, поскольку увлекалась литературой и не упускала случая заняться беллетристикой, — например, страстно любила писать письма. Однако образец новых литературных опытов Анны, который она преподнесла мне на следующее утро, явился полнейшей неожиданностью. Она с неуверенным видом передала мне книжку в мягком переплете. Это оказалась партитура оперы Моцарта «Дон Жуан». Между нотами, словно некий «альтернативный» текст к музыке, были вписаны ее гастейнские «впечатления»; она даже попыталась имитировать ритмику настоящего либретто, так что ее неуклюжие вирши складывались в относительно связное подобие поэмы. Однако, если бы версию нашей пациентки попытались исполнить в опере, директор попал бы под суд по обвинению в оскорблении общественной морали, ибо то, что она написала, следует назвать порнографией и набором бессмыслиц. Здесь употреблялись выражения, которые можно услышать в трущобах, казармах и клубах для мужчин. Я не понимал, откуда фрау Анна узнала их, ведь насколько я понял, она не посещала такие места.

Просмотрев записи, я мало что извлек из них, разве что увидел реминисценции некоторых ее навязчивых галлюцинаций и яркий пример перенесения.[10] В ее фантазии место Дон Жуана занял один из моих сыновей, которого, разумеется, пациентка никогда в жизни не видела. Совершенно ясно, что таким образом она выразила желание занять место моей потерянной дочери, породнившись со мной. Когда я указал на это, фрау Анна смущенно сказала, что просто пошутила, «чтобы немного развеселить вас».

Посчитав непосильной задачей работу с целым потоком фантастических образов, я предложил пациентке составить дома, придерживаясь сдержанного и приличного стиля, собственное толкование текста. Она не без основания посчитала мою просьбу упреком, и мне пришлось заверить фрау Анну, что «либретто» представляет необычайный интерес. Через несколько дней, она пришла с детской тетрадкой, исписанной ее неровным почерком. Затаив дыхание (почти в буквальном смысле, ибо снова начала задыхаться, правда, симптомы проявились в легкой форме), она ожидала моей реакции. Просмотрев несколько страниц, я понял, что вместо того, чтобы проанализировать свое сочинение, как я просил, она решила создать расширенную версию первоначального варианта, еще больше разработав каждый эпизод, так что у нас не прибавилось ничего, кроме работы, ведь мне предстоял поистине геркулесовский труд изучить столь выдающийся по объему и неряшливому исполнению текст. Хотя она до некоторой степени смягчила грубую откровенность сексуальных сцен, перед нами предстал эрогенный поток, настоящее наводнение иррационального и чувственного; говоря образно, волны были уже не такими высокими, но они затопили несравнимо большую площадь. Мы имели дело с воспаленным воображением, сбросившим узы здравого смысла, подобно деньгам в те злосчастные месяцы — целого чемодана бумажек не хватало даже на буханку хлеба. Мы потратили час на бесцельную беседу, потом я заверил ее, что внимательно изучу текст, когда выдастся свободное время. Чем больше я читал, тем явственней сквозь вызывающе аляповатую личину проглядывал некий смысл. Многое здесь являлось чистейшим воплощением желаний, приторным, если не отвратительным примером подобного рода, но попадались места, исполненные не без таланта и подлинного чувства, — описания, заставляющие вспомнить о вечном, вкрапленные в эротическую фантазию. Невольно вспоминаются слова Поэта:

«Безумные, любовники, поэты —
Все из фантазий созданы одних». [11]

Я закончил чтение с уверенностью, что содержимое детской тетрадки содержит все ответы, если только мы в состоянии их извлечь.