Белый отель

Вернувшись в Собор, она отправилась в исповедальню и сказала священнику, что, увидев копию Плащаницы, она больше не верит в Воскрешение. Немного подумав, святой отец объявил, что не следует судить так скоро о чем-либо, тем более из-за реликвии, чья подлинность никем не установлена. «Мы не утверждаем, что это Плащаница Иисуса. Только, что она могла принадлежать Ему. Если вы считаете ее фальшивкой, это никак не связано с верой в Воскрешение». «Но, в том-то и дело, святой отец, что я уверена в ее подлинности».

По голосу она поняла, что исповедник озадачен. «Почему же вы тогда говорите, что потеряли веру?»

«Потому что человек, которого я увидела, умер. То, что выставлено в музее, напоминает засушенные цветы».

Священник посоветовал вернуться домой и помолиться в тиши комнаты.

Лиза исповедовалась и своей юной подруге. Они сидели на скамейке у реки, подкрепляясь хлебом и сыром и греясь на солнце, прикрытом темными облаками. На сей раз Лиза поделилась житейскими проблемами. Она рассказала девушке о всех своих несчастьях: холодных отношениях с отцом и (что не так важно) братом, неудаче с балетом, частью из-за плохого здоровья, но главное — из-за отсутствия таланта, разводе с мужем, вопреки до сих пор сохранившемуся убеждению в нерушимости брака. Она завидовала Люсии, ее большому дружному семейству, чья любовь поддерживала девушку, ее юности и красоте, залоге будущей счастливой семейной жизни. Сама Лиза поздно начала заниматься пением и долго болела, ей придется смириться со статусом просто хорошей исполнительницы, а у Люсии по крайней мере есть надежда когда-нибудь стать великой.

«Как вы можете обходиться…» — девушка опустила голову, залившись краской от собственной дерзости.

«Ты хочешь сказать — обходиться без любви? Ну, я стараюсь больше не думать о таких вещах. Да, было нелегко. Я не лишена… чувств, уверяю тебя. Хороший способ — полностью увлечься нашей работой».

«Я никогда не смогу так ей увлечься», — девушка лукаво опустила глаза на свое обручальное кольцо.

«Ты очень мудро поступаешь, дорогая».

Они помолчали. Лиза не могла отделаться от навязчивой мысли, что, не прикройся так деликатно Иисус, церковь не смогла бы выставить Его образ на всеобщее обозрение.

«Хорошо, что Рим так далеко отсюда», — сказала она однажды Виктору. — «Если бы я туда отправилась, стала бы атеистом, как ты!» Беренштейн заявил, что он вовсе не атеист. Невозможно вырасти на Кавказе, провести детство под небом, усеянным тысячами ярких звезд, и не поверить в Бога.

Его слова пробудили в ней желание отдохнуть среди спокойного величия гор. Можно добраться до Комо и успеть обратно в течение дня. Она предложила Виктору поехать вместе. В глазах, прикрытых толстыми стеклами очков, сразу вспыхнул огонь; на мгновение в них словно отразились снежные пики его родины.

И вот, в безоблачный июньский день, они пьют чай на веранде отеля, расположенной над искрящимся озером, а вокруг, словно декорация, — призрачные силуэты гор. Она ощущала такую легкость, словно вот-вот следит со своего места и поплывет над сверкающей водой. Несущий прохладу ветерок подхватит ее невесомое тело. Виктор тоже чувствовал себя счастливым, потому что оказался в горах. Кроме того, он получил письмо от Веры. У нее прекрасное настроение, правда, она скучает по мужу. Той же почтой Лиза получила от подруги подарок, — копию «Херсонесса» Леонида Пастернака. Она как-то сказала Вере, что это место на берегу Черного моря имеет для нее особенное значение. Трогательный знак внимания.

За чаем Виктор перечитывал письмо. Некоторые строки вызвали улыбку, он декламировал их Лизе. «Милый, я купила специальный корсет. Когда приедешь, я уже растолстею, как свинья». Он так счастлив на закате дней неожиданно стать отцом! Как сильно он скучает по Вере! Какой непереносимой оказалась бы разлука, не будь рядом Лизы! Его первая жена и десятилетний сын погибли во время Гражданской войны. В их дом попал снаряд. Виктор до сих пор не мог говорить об этом. Пока не встретил Веру, он думал, что в его жизни уже ничего не произойдет.

Они решили прокатиться на фуникулере. Он без умолку рассказывал о жене, долгожданном ребенке, прерываясь лишь для того, чтобы указать на особенно живописный вид. При ней он никогда не проявлял такой разговорчивости. Вообще, без Веры в роли посредника, общаться с ним оказалось нелегко. Он редко открывал рот, разве что в пьяном виде, а жена строго-настрого запретила ему пить. Но сегодня, высоко в горах, он наконец стал самим собой, хотя мысли его шли лишь в одном направлении, как вагон по рельсам. Лизе самой не хотелось говорить, она старательно улыбалась и кивала ему в ответ, наслаждаясь пейзажем.