Белый Пилигрим

Все вдруг страшно развеселились (насколько вообще можно говорить о веселье в такой незавидной ситуации). Дмитрий Иванович огладил свою модную синюю бороду и сказал:

— А я берусь поднять силы науки. Есть в моем распоряжении…

— А я!.. — вскочила царевна, но тут же была перебита собственным родителем, который закричал:

— Бросим все силы против ненавистного губителя и завоевателя! Костьми ляжем, но не позволим!.. Ибо силен я и имею большие связи, и мои друзья из дружественных земель придут на помощь, если сами не хотят попасть под пяту коварного Гаппонка! («Буль-буль», — сказала водка, лиясь в глотку разгорячившегося самодержца.) Мой союзник, бабрбульонский герцог Шлиппершахт… Шапперлахт!..

— Ух! Ну и имечко, — сказал Макарка, с любопытством глядя на царя, силящегося выговорить имя своего потенциального союзника в борьбе с коварным магом Гаппонком. — Напоминает одну милую историю. Один наш университетский однокурсник по прозвищу Суворик сдавал экзамен по зарубежке. Ну, зарубежной литературе. А он обкурен. Недурно так обкурен, в самый раз для экзамена. Берет билет, а там вопросик красуется: «Творчество Гёльдерлина». Такой немецкий писатель. Так ему, верно, недостаточно, что его самого черт-те как зовут, так он еще и книжки пишет: «Гиперион», «Смерть Эмпедокла»… попробуй выговори! Суворик как зарядит: «Творчество Гль… Гельден… дер… блина!» Преподавательница: «Так. Понятно. Бери следующий билет». Он берет. А там, знаете ли, красуется такой писатель по фамилии Гриммельсгаузен. Так писателю мало, что он сам Гриммельсгаузен, так он еще написал роман «Симплициссимус»! У Суворика язык начинает цепляться за десны, как он эту чушь пытается выговорить!.. Препод: «Ладно. Третий билет бери». Он берет. Там Жорж Санд, которую он позорно назвал Джордж Санд и еще полагал при этом, что это мужик! Вот такие имена… А вы говорите — Шапперлахт!

Дальнейшие возможные рассуждения Макарки были загублены появлением у сторожки нашего старого трехголового знакомца. Трилогий Горыныч опустился прямо на грядки с помидорами и перцем и, особенно не чинясь, сунул центральную голову в трубу дымохода и заговорил. От его дыхания из камина лесника повалил дым, а все гости и хозяин принялись чихать и кашлять. Печь-чревовещательница возвестила голосом Цицерона Горыныча:

— Вот и я. Собственно, мой прилет был поставлен под вопрос нападением этих возмутительных созданий Гаппонка. Пришлось применить мускульную силу. Троим я сломал хребты ударами хвоста, но еще четверо успели вцепиться в лапы и крылья, а у Спинозы Горыныча прокусили шею.

— Потому мы нуждаемся в медицинской помощи, — послышался в отдалении задыхающийся голосок Спинозы Горыныча. — Ибо сказано в трактате «Море Небухим»…

Макарка Телятников закатился от смеха. Кому-кому море?.. Спиноза Горыныч принялся объяснять, что «Море Небухим» — в переводе «Учитель заблудших», сочинение великого мудреца раннего Средневековья [15]… Легко догадаться, что фрондирующую голову никто не слушал. Трилогию Горынычу удалось залезть в пристроенный к основному корпусу лесничества флигель, и уже тут, под крышей, начал составляться и утверждаться гениальный план тотальной войны со злобным, коварным магом Гаппонком Седьмым, повелителем Боевых кролокротов и змееящеров, юным мичуринцем.

3

Мы расположились боевым лагерем в Синеморске и стояли уже второй месяц (насколько вообще можно говорить о точных временных сроках в этом нелепейшем из миров!). Надо сказать, что это время было не самым худшим в моей жизни. Могу даже уточнить, что у меня появились некоторые виды на царевну Анастасию, которую я звал Настей и ни в коем случае не соглашался именовать этим чудовищным научно-непроизносимым имечком Лантаноида. Вот она, совесть человека двадцати двух лет от роду: кто ближе, тот и дороже!.. Порой мне казалось, что никакой Елены Лесковой не существовало вовсе, что все происшедшее с нею и со мною — просто кем-то дурно выдуманная сказка для любителей душещипательного. Конечно, порой на меня находили удушающие припадки совестливости и стыда, в основном по утрам. Нет, между нами ничего не было: не того Настя воспитания, чтобы вот так, запросто… Кроме того, было в ней что-то такое, сильно меня смущавшее: это неопределенное, неосязаемое нечто проскальзывало в ее мимике, манере держать себя, в ее искрящемся острословии, которое то веселило, то бесило всех, кто приближался к ней ближе чем на три метра; и было в ней что-то мучительно знакомое, словно совсем-совсем недавно мне уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным, но я никак не мог вспомнить, где, как и с чем. Когда она улыбалась, показывая зубы и откидывая назад голову, когда она жестикулировала прямо за обеденным столом с риском выколоть глаз ближнему… Нет, решительно в ней было что-то ОЧЕНЬ знакомое.