Белый рояль, чёрный туман

«Голливудского актёра» было не узнать. Всклокоченные волосы, точно солома на поле после бури, торчали во все стороны, лицо то багровело, то становилось белым, как простыня, на которой он лежал в одних трусах. Он то обливался потом от жара, то дрожал и покрывался мурашками озноба, лицо его страдальчески перекашивалось позывами на рвоту. В комнате витал спёртый дух из смеси табачного дыма и паров выпитого спиртного. Возле кровати на полу стояла кружка, полная окурков.

Михаил оценил обстановку.

– Вы жена? – обратился он к темноволосой молодой женщине, которая, кроме приветственного «здрассьте», не проронила ни слова.

– Откройте окно! – распорядился Михаил и кивнул на болезненно скорчившегося пациента. – Всё тут ясно: отравление алкоголем.

Тот потянул на себя одеяло, пытаясь укрыться с головой:

– Лихорадит что-то…

Врач начал профессиональный допрос:

– Владислав Александрович, как вы себя чувствуете, что болит? Что пили и сколько? Давно? А ели что-нибудь?

– Ночью… В баре посидел… Болит всё. Желудок, сердце… А я… – постучал он зубами, – вас… где-то видел? – в заплывших глазах больного сигналящим поплавком промелькнул интерес.

– Ну… наверное, в овальном зале или в столовой. Я здесь с дочерью.

Михаил не спеша померил давление – повышенное.

– Вам противопоказано, – с тревожным чувством произнёс он. – Гипертония в наследственности есть? У дедушки? Тем более! А сейчас, – он посмотрел на наручные часы, было полпятого, – быстро несите кипячёную воду, не меньше двух литров, и тазик, если есть.

Жена Кречетова отправилась на кухню, принесла чайник.

– Кипячёная, холодная, – низкий тембр голоса молодой женщины никак не вязался с её хрупкой фигуркой.

– Курите? – не удержался от вопроса Михаил. Она удивлённо взмахнула махровыми ресницами:

– А кто сейчас не курит? – и присела на подоконник у открытого окна, с тоскою глядя в белёсое утреннее небо.

– Промывали когда-нибудь желудок? – спросил врач.

– Промывал, промывал, – пробурчал больной и сморщился: – Юль, выйди, пожалуйста, мы тут сами разберёмся.

Юлия, поджав губки и тряхнув чёлкой до бровей, послушно вышла.

Выпив булькающими глотками воду из чайника, Кречетов вразвалку удалился, зажимая рот рукой. Его не было минут пять. Он вернулся умытый и посвежевший, только бледный, сел на кровать, закутался в одеяло.

– Стало лучше. Видно, коньяк палёный был… Ведь выпил немного, а чуть коньки не отбросил. Курить хочется зверски! – пострадавший взял с тумбочки измятую пачку сигарет, встряхнул, извлёк единственную оставшуюся и жадно закурил, глубоко втягивая дым. – Тебя как зовут, док? – обратился он неожиданно на «ты», по-свойски, как к старому приятелю. – Михаил? Миша! Добряк ты, Миша, сразу видно. Слушай, надо сделать так, чтобы я сегодня на занятиях был как огурчик. Можешь так сделать?

– Владислав Александрович!..

– Влад я! Мы с тобой ровесники или около того. Ну что?

– Я попробую, а вы… ты, Владислав, мне пока расскажи, что случилось.

– Что, что! Не нравится ей здесь.

Михаил не сразу сообразил, что Кречетов говорит о жене.

– Не нравится кормёжка. Я ей обеды из ресторана привожу, тут городок недалеко. Не нравится, что я преподаю. Вчера топнула ножкой и заявила, что всё надоело, хочет домой, видите ли, ей скучно сидеть одной, пока я дотемна на работе. Всё вспоминает, как провалился на «чайнике» в прошлом году…

Кречетов затушил недокуренную сигарету в кружке.

– Где? – не понял Михаил.

– На «чайнике». Это мы так конкурс Чайковского называем. Ну, я пошёл в бар и со зла коньяку выпил. Достала! Эх, женщина! Мне же надо чем-то заниматься!

– Там ты играл лучше всех, – не удержался Михаил, чтобы не высказать своих прошлогодних впечатлений. – Это я вам… тебе от души говорю. Я не музыкант, но музыку классическую люблю. Учился когда-то музыке, – Михаил покопался в пакете и вытащил несколько ампул. – Полечу чем есть. Хорошо бы капельницу, но об этом я как-то не подумал, когда сюда ехал, – покачал он укоризненно головой. – Думаю, к вечеру совсем поправишься. А на занятия сегодня вам… тебе лучше не ходить.

Доктора провожала вышедшая из глубины комнат Юлия в наброшенном на плечи светлом, с шёлковыми кистями платке.

– Спасибо!

Она пристроилась на крыльце домика с тонкой дамской сигаретой в изящных пальцах, иронично оглядывая натягивающего кроссовки доктора. И снова удивил Михаила необычный, будто не ей принадлежащий, голос.

За спиной Юлии неожиданно вырос Влад, завернувшийся в простыню:

– Док! А дочку-то как зовут? Аля? A-а! Аля! Помню. Сонату Гайдна играла и «Мимолётности» Прокофьева. Слушай, Миш, так я её в свой класс возьму, если хочешь! Хорошая девчонка!

Никто не знал об этом утреннем происшествии, потому обедавшие гадали, что случилось и будут ли сегодня занятия. Появилась Ираида Львовна и, сославшись на неважное самочувствие Владислава Александровича, объявила, что вместо него занятия проведёт замечательный педагог и пианист Тимофей Ипполитов, на концертах которого не бывает свободных мест.