Белый Север. 1918

Оказалось, насчёт «такой дали» Чайковский не соврал. Дребезжащий трамвай с жесткими деревянными сидениями тащился чуть быстрее пешехода. Впрочем, скорость передвижения казалась не таким уж и страшным недостатком: чем дальше от центра, тем хуже становилась дорога, постепенно превращаясь из грунтовки в кашу. Лошади, тянувшие повозки, сбрасывали «переработанное топливо» прямо на проезжую часть, только добавляя грязи. Щербатые деревянные тротуары в некоторых местах просто тонули под ногами прохожих.

— Наш трамвай, он самый северный в мире, Максимко, — с гордостью рассказывал Миха. — Дело с ним тянулось четырнадцать лет и обсуждалось пятью думами. Строили его в итоге в Великую войну, и вот, летом шестнадцатого открыли. Ни на что у города денег не было, а на трамвай нашлись, потому что смерть как надо стало людей на работу возить — через порт-то наш военные грузы шли. Так что в феврале семнадцатого, перед самой революцией, на Соломбалу рельсы протянули. Зимой они по льду идут, а летом мост наводят через Кузнечиху… да вот и он.

Добравшись до реки, трамвайчик пополз через неё по хлипкому деревянному мосту. Следующая остановка оказалась конечной, так что дальше двинулись уже пешком мимо монастырских стен.

— Добро пожаловать на Соломбалу! — улыбнулся Миха. — Здесь была построена первая в России, того-этого, государственная верфь! Еще при Петре.

— Ну надо же, — Максим оглядел убогие строения. — А так и не скажешь. Дыра дырой.

— Это заместо башки у тебя дыра, — обиделся Миха и махнул в сторону пустыря с остатками горелых бревен. — Вот тут, между прочим, был построен Народный дом. С библиотеками, театром и чайными, все для рабочего человека!

— Выглядит не очень…

— Ну да… сгорел он в двенадцатом году. За день до открытия… А вот это, видишь, фонари электрические! В шестнадцатом поставили, и целую осень они даже работали, до самой зимы!

Вот так выглядел Народный дом на Соломбале в процессе строительства

Через пару кварталов обнаружилась церковь вполне себе европейского вида, а сбоку от неё — здание с британскими флагами. Консульство? Логично, что рядом со своей церковью, но на каком же отшибе!..

Удивление продлилось недолго — еще через три-четыре квартала, уже у самого края города, на здании висели красно-бело-синие триколоры.

— Франция? — спросил Максим.

— Какое там! Нидерланды. Уж до чего прижимисты, в самом медвежьем углу устроились, только что не на выселках.

Здесь приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не ступить в коровью лепешку. Вода в сточных канавах воняла отвратительно. От вездесущей грязи кое-как спасали деревянные тротуары — где-то новые, где-то уже практически сгнившие.

— Что думают люди о новом правительстве, Миха?

— Да не в восторге, прямо скажем… Хлеба нет, денег нет. Местных никого, считай, в ВУСО это и не взяли. Сидят себе пришлые день и ночь в старых конторах, носа к народу не кажут… Выжидают пока люди. Мол, хуже, чем при большевиках, всяко уже не будет…

— Погоди, проект выборного местного самоуправления как раз разрабатывается!

— Ну да, просить погодить — это ваши хорошо умеют.

Маймакса была лесопильным районом за одноименной рекой. Аккуратные домики заводоуправления белели на фоне деревянных двухэтажных цехов и бараков. Повсюду навалены груды бревен — одна даже перегородила улицу, пришлось перебираться через нее, рискуя переломать ноги.

К началу Максим с Михой опоздали, выкрики митингующих разносились на несколько кварталов. Собрание проходило на площади возле пристани, заваленной, как несложно догадаться, все теми же бревнами. Рабочие сидели и стояли прямо на них. Максим уже наловчился различать сословия по внешнему облику. Преобладали бородатые крестьяне, работавшие на лесопилках вахтовым методом — здесь это называлось отхожим промыслом. Были и городские рабочие, эти узнавались по выбритым подбородкам и белым рубашкам под пиджаками, кое-кто даже щеголял галстуком. У некоторых на лицах и руках виднелись страшные ожоги. К этому Максим тоже попривык, здесь это не было редкостью — в начале войны, когда союзники только разместили в Архангельске склады боеприпасов, на них случались крупные пожары, уносившие сотни жизней. Да и до войны в деревянном городе то и дело что-нибудь полыхало.

В качестве трибуны использовали полусгнивший остов брошенного на берегу корабля. Сейчас оттуда вещал худой черноволосый рабочий из городских — судя по выговору, местный, однако речь его была близка к литературной норме, то есть он явно получил какое-то образование.

— Свои права и улучшения мы завоевали в тяжкой борьбе! — чернявый сопровождал слова энергичными жестами, по-ленински сжимая в кулаке картуз. — Теперь ни за какие коврижки не сдадим их обратно! Мы обязаны оставаться на своих классовых позициях в борьбе с капиталом!

Оратор воздел руку к низкому серому небу — и толпа яростно завопила, поддерживая его. Максим в изумлении смотрел на перекошенные лица и сжатые кулаки. Почему они так реагируют? Чернявый же говорит пустые казенные слова!