Белый Север. 1918

За неделю бумажной работы в Усть-Цильме он много раз успел позавидовать товарищам, которые в это время ловили партизан по болотам. Изучив структуру долговых обязательств, Максим понял, отчего многие в России становятся социалистами. Раз попав в долговое рабство, человек уже практически не имел возможности выйти из него. В отличие от современников Максима, крестьяне влезали в кредиты не затем, чтобы купить новый телефон или прокатиться в Турцию. Они брали в долг посевной материал — «чтобы отсеяться», как они это называли — и в итоге отдавали треть, если не половину всего, что удавалось добыть промыслами в следующем сезоне; что, в свою очередь, обрекало их на новые долги, которые по существу превращались в пожизненное рабство. Максим спорил со старшиной до хрипоты, убеждая отсрочить погашение долгов и снизить процентную ставку; аргумент, что именно погрязающее в долгах, разоряющееся крестьянство становится опорой большевиков, действовал слабо. Но бедняки Усть-Цильмы свое обещание выполнили, сообщив все, что было им известно о партизанах; так что Максим выполнил свое, уговорами и едва ли не угрозами вынудив богачей вернуть им дома и имущество.

Еще Максим отметил, что хотя в богатых семьях были здоровые молодые мужчины, отчего-то их редко призывали на фронт в Первую мировую — здесь ее называли Великой войной. А вот в средних и бедных хозяйствах хватало и инвалидов, и вдов. Да, стоит ли удивляться, что армия, набранная из тех, кто не смог откупиться от призыва, стала надежным оплотом большевиков…

А ведь это всего лишь одно из сотен сел Северной области. Правительственным комиссарам, которые сейчас назначены еще далеко не во все уезды, предстоит огромная работа.

Погода вконец испортилась, зарядил холодный дождь и наледь на лужах по утрам не сразу ломалась под сапогом. Но все равно обратный путь прошел легче, чем дорога к Усть-Цильме. Случаев дезертирства больше не было. Солдаты, по-прежнему расхлябанные, держались бодро и даже уважительно, по крайней мере без откровенного хамства. Видимо, боевой опыт сблизил их и с офицерами, и друг с другом. Еще сильнее поменялось отношение офицеров к комиссару — наконец-то он чувствовал себя своим в их лагере. Как-то Жилин отвел его в сторону и сказал:

— Максим Сергеевич, я обязан принести вам извинения.

— Да помилуйте, за что же?

— За пренебрежительное обращение, на которое я, безусловно, не имел права. Видите ли, в офицерской среде принято до некоторой степени презирать политиков, относиться к ним… как к бесполезным болтунам в лучшем случае. Временное правительство своими действиями, а главное — преступным бездействием изрядно усугубило эту проблему. Сожалею, что подобное отношение было бездумно распространено и на вас. Но я видел вашу работу и ее плоды, потому многое переосмыслил. Без толковых политиков, которые будут устанавливать отношения с населением, все наши военные победы ничего не стоят.

И действительно, офицеры теперь относились к комиссару намного уважительнее, но он все равно подустал от их общества и был рад возможности уединиться наконец в бывшем курительном салоне «Гоголя». Застарелый запах табака не смущал — теперь одинаково прокурены были все каюты.

Максим принялся читать отчет о ведении боевых действий, подготовленный Жилиным — по счастью, писал подполковник четко и разборчиво. Однако хорошее настроение быстро испарилось.

«Потери личного состава: 73 человека убитыми, 40 ранеными, из них 12 тяжело. Среди добровольцев из числа местного населения 20 убито и примерно столько же ранено».

О троице дезертиров Жилин упомянул отдельно, а вот расстрелянных за попытку к бегству включил в число боевых потерь. Среди причин победы Жилин назвал грамотное руководство операцией (свое, но и причастных офицеров перечислил поименно), содействие местных жителей и доблесть рядового состава; в конце с неохотой упомянул, что у противника практически не было боеприпасов.

Еще сильнее расстроил следующий абзац:

«Потери противника: более 300 человек убитыми, пленными — шестеро».

Максим не помнил, каким было обычное соотношение убитых к пленным в войнах XX века, но никак не 50:1.

— Большевики не сдавались. Все пленные были тяжело ранены, потому вскоре после допроса умерли, — сухо пояснил этот момент Жилин, когда Максим спросил, почему пленных так мало.

И их-то подполковник предложил «оставить в Усть-Цильме», что по существу означало дать местному населению карт-бланш на бессудную расправу. Но тут уж Максим пошел на принцип: только соблюдение закона, только суд в Архангельске. Жилин согласился подозрительно легко — действительно, шестеро пленных, среди которых был командир большевиков по фамилии Ларионов, не особо затрудняли передвижение отряда. Максим понял, что по этим соображениям остальных не стали вести в Усть-Цильму; Жилин сказал, что даже этих пришлось чуть ли не силой отбивать у местных, жаждущих немедленного торжества справедливости, как они ее понимали.