Белый Шанхай

Бинбин не стала христианкой, но слова пастора об исправлении жестоких обычаев запали ей в душу. До выхода своего фильма Бинбин была уверена, что история простой девушки не может быть интересна: у всех дома такое кино. Но в синематографе люди смотрели на героев и узнавали в них себя. Те, кто никогда никому не сочувствовал, никогда никого не жалел, вдруг начинали понимать, каково это – быть вещью с живым сердцем. Люди плакали навзрыд, хлопали в ладоши и выходили из зала с просветленными лицами.

– Жестокость – это неумение поставить себя на место другого человека, – говорила Бинбин на литературных собраниях. – Из века в век нас учили соблюдать традиции, но не учили понимать чужую боль. А без этого не может быть улучшения нравов. Искусство – это единственное, что может заставить тирана посмотреть на мир глазами жертвы, посмотреть – и усомниться в своей правоте.

Новый фильм Бинбин хотела снять сама – о девушке, в детстве просватанной за парня из другой деревни. Он умер, и его родители потребовали, чтобы им отдали невесту. Девушку обвенчали с поминальной дощечкой, на которой было написано имя покойного. До конца дней она должна была оставаться вдовой человека, которого никогда не видела.

Нужны были деньги. Бинбин просила в долг у всех знакомых, но кино – дело ненадежное: сегодня картина пошла, завтра провалилась. Владельцы синематографов не любили китайские фильмы. Голливуд – вот их источник дохода, а если первый фильм Бинбин принес прибыль, это ничего не значит – может, повезло.

Нина Купина, белая женщина, была похожа на демона; в детстве кормилица пугала Бинбин светлоглазыми духами с волосами, закручивающимися, как змеи. Верить Нине было нельзя, но у белых людей всегда имелись деньги, к тому же идея печатать календари с красивыми девушками показалась Бинбин интересной. Цветной календарь-плакат – единственное украшение в доме бедняка, а сколько этих бедняков в Шанхае?

Художник Го сказал Бинбин, что десять лет назад кто-то пытался продавать календари с китайскими девушками, нарисованными на европейский лад, но дело не пошло. Покупателям было стыдно даже смотреть в их сторону. Он не верил в затею Нины Купиной.

– Времена меняются, – не соглашалась Бинбин. – На премьеру моего фильма людей заманивали без денег – в жару обещали полотенца, смоченные в ведре со льдом. И даже когда в «Шен бао»[50] написали хвалебную рецензию, первую катушку все равно крутили бесплатно, а билеты продавали уже тем, кто хотел досмотреть фильм до конца. Правда, хотел весь зал. У нас не было репутации – никто до нас не делал ничего подобного. Но мы попробовали – и добились успеха.

Нина Купина сняла под мастерскую небольшой дом с пристройкой – там она собиралась хранить отпечатанные календари. Бинбин привела своих подруг – таких же бедных актрис, как она сама. Вместе с Ниной они придумывали, во что их одеть и как накрасить.

Портрет Бинбин писал Го. Когда-то он рисовал миниатюры на крышках ларцов, но они продавались плохо: работа дорогая, ларцы – вещь не особо нужная. Го перешел на рекламные листовки для жемчужного крема и портреты знатных господ, желающих обставить комнаты на европейский лад. Но дела снова не заладились: он связался с проституткой из «Дома волшебных мечтаний», заведения с клопами и дурной славой. Пошли слухи о его непорядочности, со службы его погнали, и богатые заказчики отказали ему от дома. С голодухи Го брался за любую работу – от этикеток к поддельному аспирину до вывесок брадобреев – и вскоре дошел до того, что продался иезуитам.

Нина Купина не переставала восхищаться им:

– Как надо любить европейских художников, чтобы самому выучиться так рисовать!

Бинбин переводила Го комплименты хозяйки.

– Передай ей, что я люблю только мертвых европейских художников, – ворчал он. Го сочувствовал партии Гоминьдан и ненавидел оккупантов-иностранцев. После работы он ездил в Чжабэй, где в заводском подвале собиралась молодежь, чтобы учиться у одного монаха древнему боевому искусству ушу.

Нина поторапливала художников. Торговцы календарями съезжались в Шанхай в ноябре. Собирались в чайной «Павильон зеленого лотоса», смотрели образцы и назначали цены, исходя из продаж предыдущего года.

Нина приходила в мастерскую, смотрела на эскизы, хмурилась:

– Бинбин, вы сидите, как в церкви. Хоть руки за голову закиньте.

Она не соглашалась:

– Нельзя. Иначе ваши календари будут покупать только пьяные солдаты. Соблюдение приличий – это важно, и если поза будет вульгарной, все пропало.

– Руки за головой – это вульгарно?

– Конечно. Это приглашающий жест.

Нина вздыхала:

– Делайте как знаете.

На Праздник середины осени Бинбин принесла ей лунные пряники с начинкой из семян лотоса. Нина с опаской посмотрела на них:

– Что это?

– Сегодня ночью надо выйти на улицу, съесть пряник и полюбоваться полной луной. Вообще-то это положено делать в кругу семьи, но ни у вас, ни у меня семьи нет…

– У меня есть дочь.

Бинбин не могла поверить, что Нина удочерила китайского ребенка.

– Хотите я вас познакомлю? – спросила хозяйка.