Белый шарик Матроса Вильсона (Сборник)

Мама рванула ящик комода, выхватила оттуда, бросила на пол две красные тридцатирублевки.

— Не трогай ребенка, зверь!

Отчим схватил деньги, пригнулся, суетливо запихал их во внутренний карман. Коптелыч бормотал:

— Ну, Генрич… Ну, зачем так… Надо по-доброму, чего вы…

Мама, плача, схватила Катюшку, та раскричалась. Отчим выскочил за дверь, Коптелыч, не разгибаясь, за ним. Стасик дрожал и всхлипывал. Не только от страха за Катюшку и за маму, а еще и просто от дикой несправедливости жизни…

Юлий Генрихович не появлялся дома два дня. И без него было лучше, спокойнее. Он пришел в субботу вечером, трезвый и какой-то оживленно-деловитый. Сказал маме небрежно:

— Ты уж прости меня. Сорвался…

— Никогда я тебя не прощу за Катеньку…

— Ну, как хочешь… Может, она сама простит, когда вырастет… А может, и ты простишь, когда с дичью вернусь. На сытый желудок люди добрые… А, Стасик?

Стасик затравленно молчал. Катюшка хныкала на руках у мамы. Отчим достал из куженьки патронташ, снял со стены тулку.

— Ну, скажите «ни пуха, ни пера»…

Опять все молчали… Он неуклюже махнул рукой от двери, зачем-то подмигнул Стасику (или просто дернул веком). И ушел. Навсегда…

На похороны Стасика не взяли (да он и не хотел). Он остался нянчиться с Катюшкой. А чтобы ему было не так страшно и грустно, с ним осталась соседка тетя Женя. Стасик брал Катюшку на руки, когда она плакала, совал ей в рот соску-пустышку и даже сам перепеленывал сестренку.

— Какой ты у мамы помощник, — вздыхала в уголке тетя Женя. Она была пожилая и добрая.

Мама вернулась скоро. Похороны оказались малолюдными и быстрыми. Не было ни речей, ни оркестра. Считалось, что самоубийца — это чуть ли не преступник, какой уж тут оркестр. Лишь друзья-охотники (мама это рассказала потом) трижды выстрелили над могилой из ружей.

Делать поминки мама не собиралась. Но трое мужчин, которых Стасик почти не знал, все-таки пришли с кладбища вслед за мамой. Откупорили бутылку, вскрыли охотничьим ножом банку камбалы в томате.

— Ты уж прости нас, Галина Викторовна, давай по русскому обычаю…

— Давайте, — покорно согласилась мама и тоже присела к столу.

В этот момент появился Коптелыч. Потоптался в дверях, суетливо перекрестился, глядя в потолок.

— Проходите, — отрешенно сказала мама.

Коптелыч сел, выставил еще бутылку. И на этот раз быстро захмелел. Бормотал что-то, клевал носом. А когда все поднялись и решительно взяли его под руки, всхлипнул. Потом оглянулся на маму и проговорил с пьяной назидательностью:

— Из-за страха это он… Да…

— Из-за вас, — тихо сказала мама.

— Не-е… Ты, Вик-ровна, не думай, я не это… Нет…

Один из поминальщиков дернул его к двери.

— Прикуси язык… Извините, Галина Викторовна…

Они ушли. Мама взяла Катюшу и стала кормить грудью. Катюшка смешно чмокала и один раз тихонько чихнула… Она была славная. Совсем крошечная, но умная. В эти дни почти не плакала, будто понимала, что не надо прибавлять маме и брату хлопот. У мамы, когда она узнала про Юлия Генриховича, пропало молоко, и Катюшку сутки или двое кормили из бутылочки с соской. Мама боялась, что это навсегда. Но нет, кажется, дело поправилось. Стасик подошел, тронул мизинцем волосики на Катюшкином темени. Мама сказала:

— Сходил бы ты к ребятам, узнал бы, какие уроки заданы. Три дня ведь в школе не был.

— Ага… Я к Янчику схожу… — Стасик подумал и дернул с зеркала серую пеленку. Объяснил виновато: — Жить-то надо.

2

Стали жить втроем. Денег не хватало. То, что мама получила за свой послеродовой отпуск, были «кошачьи слезы». До первого ноября еще получали хлеб по карточкам отчима. Это было против закона, но продавщица Рая делала вид, что ничего не знает.

Из милиции вернули ружье Юлия Генриховича, которое сперва забрали для следствия. Отдали и велели сразу продать через комиссионный магазин — нельзя держать дома оружие без документов. Заодно мама унесла в комиссионку и единственный приличный костюм Юлия Генриховича. Патронташ, сумку с сеткой для дичи и другие охотничьи принадлежности мама раздала приятелям мужа, которые заходили несколько раз. И остались от Юлия Генриховича кой-какая старая одежда, пустая куженька, бритвенный прибор да щеточка для волос. Прибор мама собиралась отдать брату Юлия Генриховича, если он приедет. Но Александр Генрихович не приехал, болел.

Еще у Стасика осталась на память об отчиме книга «Ночь перед Рождеством». Но Стасик ее спрятал подальше. Всякое напоминание о нечистой силе и ночных страхах было для него непереносимо. Он боялся теперь темных углов, шагов за спиной, разговоров о кладбище. К этим страхам добавилась проснувшаяся опять боязнь закрытого помещения — та, которую он впервые ощутил в лагерном щелятнике. Когда ложились спать, Стасик просил маму оставлять приоткрытой дверь в коридор. А мама говорила, что из двери дует и Катюшка может простудиться…