Белый шиповник. Сборник повестей

- Мятёт? - спрашивал дед сам себя после завтрака. - Мятёт! - сокрушённо вздыхал он. - Никак на поле не сходить. Айда, Пётра, матрёшек точить! А то от безделья руки сохнут.

Берёт Петька книжку, идёт с дедом. Но читать ему не приходится, потому что дед работает и всё время разговаривает, да и потом интересно смотреть, как он работает. В сарайчике за стенкой стоит старый трофейный мотоцикл, от заднего колеса ремень перекинут через вал токарного станка. Мотоцикл работает - патрон у токарного станка крутится.

- Хороший станок! - говорит дед. - Ты не гляди, что он мичуринский, сборный. Он не хуже, как на Путиловском заводе, крутится.

Дед вставляет в патрон круглое полешко, включает станок и берёт в руки резец. Сначала из-под резца летят щепки, а потом стружки и наконец - тоненькая кудрявая ленточка. Смотрит Петька, а вместо полешка крутится уже половинка матрёшки, или шляпка от грибка, или чашка без ручки, миска деревянная.

- Земля у нас хорошая, но мало её - всё в болоте. Иной раз цельное лето вода с полей не сходит. Вот все мужики и знали какое-либо рукомесло. Вон в Глинянке, двадцать пять вёрст отсюда, - гончары. В Никольском - печники, в Петербург ездили печки класть! В Сухановке кирпичики делали, изразцы. А вот в Староверовке - плотники! Деревянного рукомесла мастеры. Они в Париже павильон ставили, так весь Париж на выставку смотреть приходил, а на то, как они работают, дивился. Четырёхэтажный дом десять человек за три дня подняли. Ну, конечно, матерьял готовый был…

Летит стружка, тарахтит за стеною мотор, и смотрит Петька, как из корявого полена словно вылупляется заготовка для весёлой матрёшки. Между делом научился уже Петька отличать жёлтую сосновую дощечку от сахарно-белой еловой. А для ложок дед припасал и мочил в корыте осиновые чурки - баклуши. А дальше, для особо тонких поделок, хранились липовые и вишнёвые чурбаны.

- Каждое дерево свою нацию имеет, - говаривал дед. - Вот как, к примеру, сосна и ель, и то, и это - хвойные, а жизнь у них разная. Вроде бы и похожи, а всё своё. Так и люди. Скажем, поляки и русские - и те и другие славяне, а всё ж различие есть. Братья, а всё ж другие. Да, - говорит дед, задумавшись и отложив резец, - вот на войне каких я только народов не повидал. Не в этом дело! - вздыхал дед и снова принимался за резец.

- А в чём? - спросил Петька.

- Ай?

- А в чём дело?

- А в том, какой ты сам. Коли сам хороший, так и память о тебе хорошая, и жить тебе легко. А что непонятные люди, так это спервоначалу, а приглядишься - такой же он, как ты.

Дед останавливает станок. Наверное, стоять устал. Но руки его большие, в старых шрамах, разляпанные в пальцах и удивительно ловкие - покоя не знают. Вот он взял баклушу. Закрепил в специальный станочек и точными движениями вырезает ложку.

- Вот, к примеру, - жили рядом с нами эти самые староверы. Ни мы к ним, ни они к нам. Бывало, и не разговаривают, ежели на ярмонке встретимся. Между собой дружные, здоровые все. Одно слово - богатыри! Не пьют, не курят и с мужиками не здоровкаются. И так спокон веку.

Смотрит Петька, как в мосластых дедовских руках появляется хрупкая тонкая ложечка. Вот уж и черенок появился, и рыбка на черенке. Чудеса да и только!

- А в четырнадцатом году отца у меня убили на войне. Нас у матери шестеро, я старший! Годов мне тринадцать - пошёл работу искать. Прихожу в Староверовку. “Нет ли какой работы?” - “Ты, - говорят, - чей?” “Сирота, говорю, прошлым месяцем на отца бумага пришла. Нужно сестёр кормить”. Помолчали. Бороды свои потискали (они, вишь ты, бород никогда не брили, леригия им не позволяла), да и говорят: “Работы нет, а дело дадим” - и взяли меня в артель. И прошёл я такую науку, что до сих пор… - Дед загорячился, схватил свой особый, отточенный до маслянистого блеска на лезвии топор. - Станови спичку!

- Чего?

- Давай ставь спичку! Втыкай в колоду!

Петька торопливо воткнул в мягкое изрубленное дерево спичку.

- Мотри! - Дед взял топор обеими руками и вдруг, крякнув, обрушил его вниз. Лезвие раскололо спичку на две ровные половинки. - Видал? Видал? - горячился дед, отирая мгновенно вспотевший лоб. - А ведь я плотницкий-то топор последний раз в руки брал двадцать годов назад - мост чинили. А ведь я уж старик - мне семьдесят пять. А вишь ты, помню староверовску науку. Вот какие мастера были.

- Дедушка, а чего их так странно называли - староверы?