Белый Сокол

В низинке по пути росла полынь. Виктор, продвигаясь ползком, пригибал ее, ломал и подминал под себя. Острый и терпкий запах забивал дыхание, но не был неприятен. Один стебелек полыни резко качнулся над головой, потом будто подскочил вверх и упал, срезанный, в траву. Виктор не услышал свиста пули, но, увидев срезанный стебель, понял, что попал под прицел. Поднявшись, рывком кинулся вперед. Упал в густой куст полыни, на миг замешкался, чтоб отдышаться и выбрать глазами удобное место для следующей остановки. А связной помчался дальше. В него не стреляли. Тут же верхушка полыни снова встрепенулась, и теперь уже Виктор услышал, как над его головой вжикнула пуля.

"Видит портупею на спине, - почему-то без страха и особой тревоги подумал Виктор. - Да еще сумка трофейная на боку, да парабеллум в кобуре, тоже трофейный. Скинуть бы сумку да спрятать в траве. А что там, в сумке-то? Два отделения, и оба почти пустые. Поэтому она совсем легкая, даже не чувствуешь на плече. Только западает на спину, когда ползешь".

Почти пустая и легкая сумка... Еще не набита бумагами или воинскими картами. Но там хранятся Галины письма, которые посчастливилось получить после побывки в Бобровке. На каждом - Тимкина "роспись": он кладет ладошку на бумагу и растопыривает пальцы, а мать обводит их карандашом. Ладошка выглядела очень натуральной, будто живой, и такой нежной, что Виктор прижимал ее к щеке, к губам, и ему казалось, что он вдыхает родной запах Тимкиного тела, слышит его голос, видит лицо, глаза.

И еще закуточек в этой мадьярской сумке. Туда заткнут черный футлярчик с военным паспортом.

Так разве снимешь сумку с плеча, пока ты жив? Разве бросишь парабеллум с кабурой?.. Хоть и под страхом смерти! Хоть при самом тяжелом увечье!.. Пусть один палец будет владеть, пусть самый слабый, мизинец!.. Но он при необходимости нажмет на курок...

Связной тоже остановился в полыни, повернул голову и вглядывается в заросли, ищет командира. Потом махнул ему рукой, позвал, будто заверяя, что то место, где он укрылся, более надежно. Действительно, там было спокойнее, пули не свистели, но Виктор уже знал, что спокойствию этому наступит конец, как только он поравняется со связным.

А санинструктора нет, отстал, может, вернулся в хуторской погреб. Убедился, что проползти тут невозможно, и вернулся: доложит там замполиту, мол, его помощь не потребовалась.

И вдруг старшина очутился рядом. Виктор еще помнил это. Помнил также, что при следующем рывке вперед что-то острое вонзилось в грудь. Вонзилось почти без боли - он еще пробежал после этого несколько шагов. Еще слышал свой голос, когда спросил у санинструктора:

- Что это, конец?

И спокойный ответ:

- Ну что вы! Совсем пустяковая ранка! Перевяжу быстренько, и побежим дальше.

Связной приполз из своего укромного места и помог санинструктору перетащить командира туда, где только что лежал сам: от недавней вспашки там осталась борозда и полынь перемешалась с густой высокой лебедой. Санинструктор шепотом приказал связному вернуться и позвонить в штаб полка, что командир роты ранен.

- Тяжело? - спросил связной тоже шепотом, но санинструктор промолчал и не подал знака головой, боясь, что Виктор заметит это.

- Ползи! - повторил сурово.

Этот приказ слышен был Виктору, но уже неотчетливо, будто издалека, а о чем они шептались перед этим - не дошло ни до слуха, ни до сознания.

Лицо санинструктора напряженно-спокойно. Оно совсем близко, прямо над Викторовым лицом: почти соприкасаются носами. Но в те короткие моменты, когда Виктор раскрывает глаза, санинструктор отдаляется: будто поднимается вверх или отлетает в сторону. Только прикосновение его рук все время приносит боль... Словно и не руки это, а острые, раскаленные на огне и очень длинные рогатины, которые достают до груди даже с далекого расстояния. Руки достают, а лицо исчезает и исчезает. И уже не помнится, какое у санинструктора лицо. Будто и не встречал никогда, не видел каждый день...

А горечь полыни чувствуется. И на вкус, и на запах. Горечи теперь намного больше и во рту, и внутри всего тела. Она душит, от нее перехватывает дыхание... Она не дает пробиться даже маленькой струйке свежего, чистого воздуха.

- Воды! - просит Вихорев.

Но ему никто не отвечает. Никто не слышит его голоса...

Санинструктор наконец замечает, что командир требует воды. Не слышит, а замечает по слабому шевелению губ. И трясет головой, наклонившись к Викторову уху. Громко говорит:

- Вам нельзя сейчас воды... Нельзя.

Но губы раненого шевелятся снова.

В отдельные мгновения вспоминалось минувшее, недавнее ранение... Тогда не было полыни... Горечи такой не было... Свои пальцы увиделись рядом с травою... Они тоже были зеленые и дрожали. Тем и отличались от травы, что дрожали...

Показалось, что на помощь подоспел Сокол. Он остановил свой стремительный галоп возле того места, где лежал его хозяин. Стоял, опустив гриву, пока Виктор не уцепился руками. Сам опустился на передние колени, чтоб хозяин мог перекинуть ногу через седло...