Белый свет

Прежде чем я смог извиниться, Франкс сунул голову под плоский камень и перевернул его. Под ним оказалось несколько червей и личинок, которых он тут же смел. Я все еще не испытывал голода. Похоже, на Саймионе спать и есть нужно было лишь тогда, когда этого сам захочешь.

Впереди лежал еще один луг, с еще более спутанной растительностью, чем предыдущий. Он завершался еще одной скалой, более гладкой и на десять футов выше предыдущей. Проводник со своим отрядом уже пересекли луг и удалялись от нас куда-то вбок. Интересно, он специально заставил меня потерять равновесие? Вполне возможно. И конечно, для моей же безопасности.

Я не представлял, как мы будем двигаться дальше.

Франкс едва мог двигаться по лугу, а я едва мог карабкаться по скалам. Двигаясь в таком темпе, мы вряд ли когда сумеем войти в бесконечное ускорение.

Франкс прервал мои тревожные мысли, заявив:

– В качестве дополнительного обстоятельства позволь мне сказать, что я не могу взлететь, если не буду каким-нибудь образом подброшен в воздух. На празднествах подпрыгивают, но на цепком лугу это вряд ли целесообразно.

– А почему бы тебе просто не перелетать со скалы на скалу? – предложил я.

– Как ты думаешь, стал бы я тебя дожидаться, если бы я мог? Хоть ты и добрый попутчик, но душа моя изголодалась по Абсолюту, Единственному, концу пути.

Мое сердце несется вскачь, но тело отстает. Добавлю в заключение, что я не могу летать на столь большие расстояния. – Он выжидающе посмотрел на меня. Как легко вознес он меня на вершину скалы. Может быть, мне следовало нести его через луг? Он был большим, но не плотным.

– Залезай ко мне на спину, – предложил я. – Я буду подпрыгивать, как только коснусь земли, а ты будешь лететь со мной между прыжками.

– Я уж боялся, что ты никогда не попросишь об этом.

Его цепкие маленькие лапки поднялись по моим бокам, а мандибулы легко легли на мою шею. Я слегка вздрогнул. —Что, если он откусит мне голову и выпьет меня, как бутылку лимонада?

Но все получилось отлично. Я присел и подпрыгнул в воздух. Затем зажужжали крылья Франкса, и мы пролетели двадцать – тридцать футов. Когда мы спустились, я уже подогнул ноги и был готов к следующему толчку, и мы снова оторвались от земли. Мы пересекли долину за пять прыжков. На скале мы использовали технику спуска на канате, но в обратном направлении. Франкс взлетал насколько мог высоко, потому хватался за какой-нибудь выступ и подбрасывал нас еще выше. На его крыльях мы поднимались еще футов на десять – пятнадцать, а потом я снова подтягивался или отталкивался от скалы, чтобы ускорить наше движение вверх.

Таким способом мы одолели десятки лугов и скал и впали в гипнотический ритм. Как и на подходе к отелю, стало казаться, что ландшафт ожил и помогает нам. Мы вошли в бесконечное ускорение. Безграничная энергия изливалась на нас из Горы Он, и мимо промелькнул первый на нашем пути алеф-нулевой каменный барьер. За каждым барьером находился круто поднимающийся луг всегда одной ширины, скажем, футов сто. Но каждый следующий барьер был на десять футов выше предыдущего. После того алеф-нулевого барьера мы остановились и оглянулись на проделанный путь.

Вид был очень странным. В бесконечном узоре карабкающихся вверх по склону каменных полосок, напоминающих расплющенную лестницу, отсутствовала последняя полоска. Сколько я ни пытался проследить свой путь до самого низа, мое внимание обязательно перескакивало на какую-нибудь одну скалу, скажем, миллиардную снизу. Я мог за одну попытку проследить наш путь снизу вверх. Но сверху вниз мое внимание могло двигаться только скачками.

– Что ты видишь? – спросил я у Франкса.

Его ответ был сложным. Вместо того чтобы смотреть на скалы по отдельности, он предпочел сосредоточиться на общей схеме. Он придавал большое значение тому, что луга были одной ширины, а скалы с каждым разом становились на десять футов выше. Он подчеркнул, что это доказывает параболический характер общей схемы луг-скала, и привел краткое доказательство этого факта.

Он предположил, что темп роста следующей серии скал будет выражен квадратичной функцией, что приводило к изображению чередования лугов и скал кривой третьей степени…

Я перебил его:

– Где ты всему этому научился? Я думал" ты не математик.

– Это была поэзия. И довольно изящно выточенная, если мне позволено будет самому так о ней выразиться.

– Там, откуда я родом, – начал я, – на Земле…

– Я знаю, что ты называешь поэзией. Отображения чувств, эмоции, умело закругленные фразы, муха в янтаре. А на Праге уравнения – это тоже поэзия.

– Но математика считается нудным занятием, – возразил я. – Длинные доказательства, формальные подробности. Конечно, сама идея не может быть нудной, но детали….

– Мы никогда не занимаемся деталями, – ответил Франкс. – Потому что нам все равно, правильны наши уравнения или нет. Считается только то, какие чувства они вызывают.