Белый танец

Покинув свою обитель, я брёл по длиннющему полутёмному коридору, придерживаясь для верности за стену. Брёл на свет – в кухню, оттуда доносились звуки жизни, главные из которых – журчание и всплеск воды.

Остановился на пороге, привалившись плечом к дверному косяку. Просто выдохся, несколько метров прошёл и выдохся. И чёртово головокружение снова накатило.

Прикрыл глаза на секунду, а когда снова открыл, из-за стола – эта круглая громадина занимала у нас половину кухни – показалась чья-то макушка, затем плечи и руки, натирающие тряпкой пол.

Мне кажется, я прирос к этому порогу, к этому косяку. А ещё мелькнула мысль, что я сошёл с ума, что у меня горячечный бред. Болезнь поразила мой мозг. Потому что это никак не могло быть правдой. Откуда в моей кухне могла взяться Ракитина? Да ещё и за таким занятием? Абсурд. Галлюцинация.

Ошарашенный я таращился на неё, и в голове в тот момент не было ни единой здравой мысли.

А потом она, наверное, увидела мои ноги, потому что подняла голову и тоже уставилась на меня. По-моему, она была шокирована не меньше моего, судя по лицу.

Она ещё несколько секунд сидела на корточках, потом поднялась, оставив тряпку у ног. Мы смотрели друг на друга молча, напряжённо, так что воздух как будто стал горячим, хотя, может, это у меня просто снова стала подниматься температура.

Теперь, когда первое потрясение прошло, я видел, что ей неловко. Она даже покраснела.

– Таня, ты здесь уже закончила? – за спиной я услышал голос мамы. – А ты, Володя, почему тут стоишь? Тебе же лежать надо.

– Я попить… – пробормотал я полушёпотом.

– Иди ложись, сейчас всё тебе принесём.

Я снова бросил взгляд на Ракитину, но она уже не смотрела на меня. Снова присела на корточки и продолжила сосредоточено мыть пол.

Я ушёл к себе, вытянулся на кровати. Глядя в потолок, я, всё ещё под сильнейшим впечатлением, пытался переварить увиденное. Неужели наша угрюмая домработница – мать Ракитиной?

Глава 20. Таня

Нет, всё-таки Шевцов несносный! Хотя… хотя смазливый, да. Ему даже хмуриться идёт. А ещё он добрый... Но вот привязался же с каким-то дурацким спектаклем. Мне для Раечки и её вечера, если уж честно, и пальцем шевельнуть не хочется – столько крови она мне попортила. А тут на сцене скакать!

Если бы тогда Шевцова не побил Славка, если бы я не чувствовала себя перед ним виноватой, ну и если бы он не дал мне тогда свой шарф (чем, если честно, сразил меня наповал), то чёрта с два согласилась бы принимать участие в этой их самодеятельности. Хотя он-то наверняка думает, что согласилась я из-за Эльвиры.

Теперь пришлось слова учить, выряжаться в какой-то бесформенный балахон, больше похожий на зимний маскировочный чехол для танка, залезать в ящик по несколько раз.

Хотя… если уж совсем-совсем честно, то было и что-то приятное в этом. Девицы наши, которые вечно вьются вокруг комсорга, готовы были в лепёшку расшибиться, чтобы играть панночку. Но эта честь, по его велению, досталась мне.

Я видела, ощущала прямо, как их распирало от зависти. И это хоть немного, но радовало.

И я старалась, между прочим. Как могла старалась. Тоже, конечно, из-за комсорга. Хоть и по другой причине. Они все жаждали его внимания, а мне хотелось хоть как-то искупить свою вину.

Сам он в спектакле не играл, но присутствовал на каждой репетиции. Вроде как руководил парадом. Но я чувствовала, что он постоянно наблюдает за мной. Оборачивалась, ловила его взгляд, и отчего-то мне было приятно, тепло и немного волнующе. Да, мне нравилось, что он смотрит на меня. Не на них, липнущих к нему, а на меня.

Ну и играть мне неожиданно тоже понравилось. Хотя не сразу, конечно. Сначала раздражалась, а потом ничего, вовлеклась.

Когда Раечка отозвала куда-то Шевцова, мы даже решили не прекращать репетицию. Прогнали сцену второй ночи, Борька Шустов трижды прокукарекал – у него это получалось очень натуралистично, и я, увы, не так изящно и быстро, как в кино, улеглась в чёртов ящик. Руки сложила на груди, прикрыла веки, и вдруг надо мной что-то грохнуло.

Я вздрогнула, распахнула глаза – темнота. Вскинула руки – упёрлась в занозистое дерево. Толкнулась – крышка ящика не поддавалась, как будто кто-то навалился сверху. Я перепугалась, стала биться сильнее, но бесполезно. Затем услышала, как лязгнул замок.

Эти сволочи, поняла я, заперли меня. Видимо, решили так подшутить. Только вот мне было совсем не до смеха. Мне вдруг стало страшно, по-настоящему страшно, будто я не в ящике заперта оказалась, а в настоящем гробу. И стоило этой мысли прокрасться в сознание, как я уже ничего не могла сделать с нахлынувшей паникой.

Меня трясло изнутри, и я в отчаянии колотила в крышку, обдирая костяшки. Впрочем, ни малейшей боли я не чувствовала, только страх, первобытный, неуправляемый ужас. Мне казалось, что воздух вот-вот закончится, уже кончается, и я сейчас задохнусь и умру…