Белый танец

Я развернулся и пошёл вдоль по коридору, вообще в другую сторону от кабинета истории, где у нас следующий урок. Просто хотел уйти, чтобы не видеть её злобный прищур и мерзкую ухмылку.

– Кто бы говорил! – крикнула мне в спину Ракитина. – Раечкин подпевала!

Я не оглядывался. Препираться с ней, что-то доказывать – много чести.

Но какая же она дура. И как же я её ненавижу. И себя в такие моменты тоже ненавижу, потому что рядом с ней почему-то становлюсь… не знаю… каким-то беспомощным.

Глава 11. Володя

К собранию я особо не готовился. Такие мероприятия идут обычно по накатанной: виновника торжества выставляют у доски перед всем классом на обозрение. Я, как комсорг, двигаю речь, потом высказываются остальные желающие, коих обычно и нет почти.

После этого слово даётся провинившемуся, затем – голосуем и расходимся. Одно и то же. Тоска.

Кроме того, завтра предстояла четвертная контрольная по химии. Вот к ней я и готовился. Тоже тоска, но тут не отвертишься. Пришлось учить. Застрял на классификации углеводородов. Раз десять прочёл про строение углеводородной цепи и ни черта не вник.

Ну и ещё с чего-то вдруг Ракитина пришла на ум – вот она сейчас бы посмеялась надо моими потугами, обязательно позлорадствовала бы. Язва.

Плевать. Вообще о ней думать не хочу.

***

Контрольную я всё же написал. Убил на эти цепи и гомологические ряды весь вечер, даже снилось потом. Ненавижу химию. Измором беру. С удовольствием забросил бы вовсе – ведь не пригодятся мне все эти формулы соединений, но не хочется портить аттестат единственной четвёркой. Ну и медаль, само собой, важный стимул. Ну и отец следит, куда без этого.

Ракитина, кстати, с контрольной расправилась за пол-урока. Потом сидела и книжку читала. Разумеется, не учебник. Причём читала, не скрываясь, знала, что химичка смотрит на её своеволие сквозь пальцы.

Потом заметила, что наблюдаю за ней – и сразу мину скроила, дура. Ну посмотрим, как ты будешь на собрании кривляться.

Я отвернулся и больше на неё не взглянул ни разу.

После шестого урока все набились в кабинет литературы. Кто-то резво занимал первые парты, предвкушая зрелище, некоторые, наоборот, с унылыми минами тащились на галёрку, всем видом показывая, что скучно, устали и хочется домой.

Душой я был с последними, но приходилось делать бодрый вид. Ну как всегда.

Раечка уже приняла боевую стойку возле своего стола. Правда потом сдулась, потому что неожиданно на собрании возжелала поприсутствовать Эльвира Демьяновна. Раечкино лицо мгновенно сменило воинствующее выражение на «само благодушие».

Появление директрисы подействовало и на Ракитину. Та сначала гордо изображала юного бойца перед расстрелом, который погибнет, но ни единого слова врагам не скажет, а при Эльвире сразу скисла.

Так она и стояла, понурив голову, до самого конца. Не огрызалась, не дерзила, вообще молчала.

Такой пришибленной я её никогда не видел. Никакого удовольствия мне это, кстати, не доставило. Наоборот. Сложно это – бить того, кто уже побит. Есть в этом что-то жестокое и бесчеловечное, несмотря на высокие цели и правильные слова.

Я сухо прошёлся по пунктам, что она сделала, чего – наоборот, не сделала: картошка, окна, опоздания, порванная стенгазета, побитые восьмиклашки…

Слишком ораторствовать о позорном пятне на репутации комсомола в целом и класса в частности не стал – запала не было, поэтому коротко изрёк, что это всё стыдно и недопустимо. Однако и нам нельзя оставаться в стороне: надо что-то делать, брать на поруки, приобщать, вовлекать и прочие общие фразы. Раечка и Эльвира остались довольны.

А вот из класса высказываться никто не пожелал. Даже девчонки, которые ещё вчера исходили негодованием и требовали её публичной казни, сидели теперь строгие, но молчаливые. Хотя что им говорить – все прегрешения Ракитиной я уже озвучил. Не повторяться же. Только Раечка посетовала по поводу её дисциплины и незаинтересованности жизнью коллектива.

Затем я повернулся к Ракитиной. Она ни на кого не смотрела – стояла, прямая как столб, руки спрятала под фартук, взгляд в пол.

– Слово тебе, Ракитина, – произнёс почему-то с трудом и почувствовал, что ни с того ни с сего краснею.  Опять! Проклятье какое-то... – Тебе есть что нам сказать?

Она не издала ни звука, только едва заметно мотнула опущенной головой.

Я тоже молчал. Какого-то чёрта на меня вдруг накатило… не знаю даже, что именно. Просто в груди вдруг защемило. Так непонятно и так остро. Но главное – непонятно. С чего бы?

Я аж растерялся, но хоть ума хватило отвести от неё взгляд. Однако и то не сразу с мыслями собрался. Хорошо – Эльвира Демьяновна выручила, взяла слово, прервала затянувшуюся до неловкости паузу.