Белый тапир и другие ручные животные

Но среди грифов действует не принцип солидарности, а естественный отбор. Для преуспевания вида, чтобы выдвинуть наилучшего урубу, наилучшего королевского грифа или самого сильного грифа-индейку, важнее всего выявить победителя внутри вида. Отсюда терпимость к прочим видам. И терпимость эта бывает подчас поистине удивительной. Направив вверх телеобъектив, я поймал прямо-таки невероятную сцену. На ветке лицом к лицу сидели две птицы: каракара — падалыцик из семейства соколиных — и урубу. И первая нежно, осторожно снимала клювом со второго паразитов.

В мире пернатых цветные пятна нередко равны военному вымпелу, но только внутри вида. Яркая расцветка или другие броские приметы — сигнал, вызывающий более или менее бурные демонстрации силы. Один из самых простых примеров — зарянка с ее ржаво-оранжевым «нагрудником». Расписанная цветными узорами голова грифа — тоже сигнал для родственных особей.

Если самец и самка окрашены одинаково, у такого вида пернатых агрессия против сородичей нейтрализуется сложными ритуалами. В наряде некоторых птенцов есть особенности, вряд ли оправданные потребностью неопытного юнца в более совершенном камуфляже. Экспериментально показано, что смысл этого наряда — тормозить территориальный инстинкт родителей. Если серую «бляшку» на лбу птенца камышницы окрасить в присущий взрослой птице красный цвет, мамаша начнет прогонять своего отпрыска.

В классе млекопитающих цветовые сигналы известны только у некоторых приматов — у других представителей класса попросту нет цветового зрения, зато тем большую роль играют запахи, звуки, телодвижения, позы и прикосновение. Значение всех этих факторов для человека, пожалуй, далеко еще не выяснено, одно несомненно: как и у всяких животных, у нас есть свои внутривидовые сигналы, которые выражают покорность, дружелюбие или готовность к отпору. И я бы сказал, что в нервных, напряженных ситуациях мы — порой бессознательно, а порой и сознательно — склонны не очень-то аккуратно обращаться со своими «передатчиками».

Вспомним, какую огромную роль в старых культурах играла учтивость, все эти маленькие жесты, к которым наш нынешний сумбурный мир относится столь пренебрежительно. «Хорошие манеры» и впрямь хороши, они выкристаллизуются и станут обязательными, когда корабли современных культур выйдут из зоны штормов. Учтивость помогает смягчить излишне резкие сигналы. И если «слово не воробей, вылетит — не поймаешь», то не менее трудно изменить произведенное или полученное отрицательное впечатление.

Как это ни парадоксально, я бы даже позволил себе сказать, что животные и люди так хорошо ладят между собой благодаря недостаточному взаимопониманию!

У нас совсем разные угрожающие сигналы, уже поэтому в отношениях между животными и человеком не могут возникнуть такие напряженные ситуации, как в отношениях человека с человеком. И подобно тому как урубу может ужиться с грифом-индейкой, человек уживается со зверями, представляющими другой вид, особенно с такими, которые вызывают наше расположение. Нам присуще инстинктивное стремление заботиться о маленьких, пухлых, неуклюжих, большеглазых существах — попросту говоря, о детях. Почти такую же нежность вызывает у нас какой-нибудь «славный» зверь, если он пухленький, пушистый да еще и с большими доверчивыми глазами. Вот почему медвежата пользуются таким успехом и почему во всем мире так популярен игрушечный медвежонок, копия одного из самых известных австралийских сумчатых — трогательного коалы. И по той же причине неотразимое впечатление производят на нас совята: они обладают всеми или почти всеми признаками, от которых наше сердце тает.

Индеец — сытый индеец — подчиняется инстинкту, понуждающему его заботиться о неуклюжих малышах, сиротливо льнущих к убитой матери. И не только обезьянки, но и муравьеды, носухи, выдры — все жалкие, беспомощные твари будят в нем этот инстинкт. Так реагировали некогда мои и твои предки, читатель. Так реагирую я. И если тебе доступно это чувство, ты уже счастливый человек.

Галка Кай, голубь Колумб и сорока Якоб

Большинство мальчишек и девчонок мечтают о собаке, собственной собаке. Я тоже мечтал. Крона, получаемая изредка юным статистом оперного театра, если ее не съедали Пират с его пестрыми, черно-белыми подданными, шла в Фонд Сбережений На Собаку. Особенно заметно Фонд увеличивался после драки уличных мальчишек в «Кармен» или знаменитого па-де-де (он же танец в деревянных башмаках, исполнители Черстин Дюнер и я) в «Вермландцах», когда мне отваливали целых 2 (две) кроны.