Белый вепрь

Филипп находился в Кале. Его отправили туда с излишней, с его точки зрения, помпой. Филипп пытался понять суть взаимных претензий английского посланника лорда Динэма, с одной стороны, и эмиссара французского короля мсье Де Крэвкура — с другой. Бесчинства, творимые французскими пиратами в водах Ла-Манша, начали всерьез беспокоить короля Людовика, не говоря уж об англичанах — лорд Динэм был просто вне себя от ярости, — и от Филиппа Ловела потребовался весь его природный такт, чтобы свести за столом переговоров непримиримых оппонентов. Фрэнсису он писал, что коли герцогу Глостеру хочется, чтоб его верный слуга поседел у него на службе, то лучшего места ему не придумать.

Прочитав эти строки, Фрэнсис ухмыльнулся было — лорда Динэма он хорошо знал, — но тут же согнал с лица улыбку и, насупившись, отложил письмо. Не похоже, чтобы Филиппу удалось быстро уладить это дело в Кале, а Фрэнсис-то надеялся вскоре увидеть кузена в Англии. Фрэнсису стало не по себе, шестое чувство подсказывало ему, что не так-то все просто.

Все говорили, что никогда еще передача власти не проходила так просто и безболезненно. Быстрое падение Вудвилов, за которым последовало поспешное бегство Дорсета сначала под сень материнского укрытия, затем и вовсе в никуда, — на поверку оказалось не таким уж удивительным. Куда занятнее было то, с какой готовностью объединились вокруг герцога Глостера и его сторонников ближайшие советники покойного короля. Но так или иначе все ежедневно собирались в Вестминстере, на Кросби-Плэйс^{141} в Тауэре: Рассел — образованный, популярный в народе линкольнский епископ; Гастингс, который после пережитого никак не мог замолчать и почти не закрывал рта; грубоватый Джон Хауард, сделавшийся верным сторонником Ричарда и откровенно ждавший глостерских милостей; Мортон, церковник и политикан, и, наконец, Стэнли — по исхудавшему, бесстрастному лицу которого трудно было что-нибудь понять. Свое место в совете сохранил и архиепископ Ротерхэм, который после событий в Стоуни-Стратфорде бросился вслед за Елизаветой Вудвил, чтобы предложить ей свою канцлерскую печать. Вскоре он круто изменил свою позицию и вернулся в Лондон. Отделался Ротерхэм довольно легко — получил нагоняй и лишился канцлерской печати, которую тут же передали Расселу. Никаких разногласий это не вызвало. Настоящие споры развернулись совсем по другому поводу — когда речь зашла о судьбе Риверса и его союзников. Выяснилось, что Дорсет, племянник Риверса, собирался поднять армию против Ричарда. Это побудило его самым решительным образом потребовать, чтобы все трое — Елизавета, Дорсет и Риверс — были преданы суду по обвинению в государственной измене. Члены совета согласились было с этим решением, но Рассел своим скрипучим голосом заговорил о том, что в то время Глостер еще не вступил в должность протектора, так что о заговоре речи быть не может. Поэтому, заключил он, не стоит поднимать руку на Дорсета, его мать и Риверса. Лорды — временные члены совета согласились с Расселом, однако решили, что все трое должны оставаться под стражей. После короткой внутренней борьбы Ричард дал добро. Среди его сторонников поднялся ропот, герцог Бэкингем, новый и весьма влиятельный член совета, не обращая внимания на протесты Гастингса, резко предупредил Рассела, что тот пожалеет о столь опрометчивом шаге против лорда-протектора.

Давно с Гастингсом так не обращались — даже Дорсет при покойном короле не позволял себе такого, — и Фрэнсис, собравшийся было поддержать в споре Бэкингема, поймал взгляд камергера и прикусил язык. В разговор вмешался Ричард. Он спокойно заметил, что лорд-канцлер прав; и если в этих словах прозвучал упрек в чей-либо адрес, ни Бэкингем, ни Гастингс его не почувствовали. Ротерхэм, сидевший все это время с открытым ртом, опомнился и быстренько сжал губы. Стэнли сохранял спокойствие, а Мортон, встретив яростный взгляд камергера, пожал плечами, улыбнулся и беспомощно всплеснул руками.

Через некоторое время Фрэнсис, которому было поручено сопровождать герцогиню Глостер в Лондон, отправился в Тауэр доложить Ричарду об отъезде и взять у него письмо для жены.

Пересекая зеленую лужайку, Фрэнсис увидел юного короля: недавно его перевели из дворца епископа в более подходящие для него королевские покои Тауэра. Мальчик в одиночестве стрелял из лука. Неподалеку играла группа сверстников Эдуарда, но наивно было полагать, что сын Елизаветы Вудвил снизойдет до компании отпрыска коменданта Тауэра и его друзей. Рядом с Эдуардом был лишь Гастингс — добродушно посмеиваясь, он вел счет удачным выстрелам. Казалось, эти двое были целиком поглощены своими делами, и Фрэнсис, не останавливаясь, вошел в замок.

Ричард был наверху, в комнате, окнами выходившей на лужайку. Он наблюдал за племянником. Как и обычно в последнее время, рядом с ним находился Бэкингем. Он что-то негромко говорил Глостеру и, услышав, как заскрипела дверь, тут же умолк. Фрэнсис уловил и взгляд Бэкингема, устремленный на юного короля, и последние слова Ричарда: