Белый ветер

Звенят, звенят в полях валы крутые.
Иду навстречу ветру меж хлебов,
И сквозь колосья мне смеются озорные,
Смеются мне глаза веселых васильков.

Иду лесной смолистой глухоманью,

Где над озерами нависла кисея,
Где так люблю холодной, белой ранью,
Прохладной тихой ранью выкупаться я.

Застыли в небе ели голубые,

Склонили лапы ласково ко мне,
А там, вдали, блестят просторы снеговые,
Бегу, бегу я к ним по снежной целине.

Куда бы путь ни лег мой от порога —

Среди полей цветов, среди полей войны, —
Я все равно одной, одной иду дорогой —
Моих отцов, моей судьбы, моей страны…

Потом разбрелись по углам.

Жены Кузнецова и Русанова с высоты своего семейного опыта наставляли Наташу, как жить дальше. Цуриков сообщал Шурову последние московские новости. Офицеры роты собрались в кружок и обсуждали свои дела.

— Не хотел тебе настроение портить, Юра, — нахмурившись как обычно, сказал капитан Кузнецов, — но выговор за Рудакова мы с тобой схлопотали, и Томин заодно. — Кузнецов усмехнулся: — Все мы оказались плохими воспитателями…

Левашов молчал.

Все печально покачали головами.

Потом обсудили и тревожные сообщения о торфяных пожарах. Капитана Кузнецова, оказывается, уже вызывал командир батальона и предупредил, что рота может быть направлена на борьбу с огнем.

На свадебном вечере Левашов перешел с Кузнецовым на «ты», впрочем называя его уважительно Василием Акимовичем. Вообще, думал он, наверное, нет другого такого коллектива, как армия, где бы в течение одного дня людьми не менялась бы форма обращения по отношению друг к другу. Вот Левашов приходит утром в роту, его встречает в отличном настроении командир и спрашивает:

— Ну, Юра, как спалось?

— Порядок, Василий Акимович, — отвечает Левашов.

Начинается рабочий день, идет развод на занятия.

— Вы, Левашов, пойдите посмотрите, что там в третьем взводе, — решает Кузнецов.

— Понял, товарищ капитан, — говорит Левашов.

Вернувшись с занятий, он застает в канцелярии роты вместе с Кузнецовым незнакомого майора и, приложив руку к козырьку, чеканя шаг, рапортует:

— Товарищ гвардии майор, разрешите обратиться?

— Слушаю вас, товарищ гвардии лейтенант.

Затем они идут в столовую обедать, и Кузнецов скажет, жмурясь от предвкушаемого удовольствия:

— Ох, Левашов, сознаюсь, с утра о борще мечтаю!

— Смотрите, Василий Акимович, так и лопнуть можно. Рота осиротеет.

Конечно, есть устав, регламентирующий форму обращения одного военнослужащего к другому. И он строго соблюдается в служебной обстановке. А во внеслужебном разговоре странно бы прозвучала, скажем, такая фраза:

— Гвардии лейтенант Левашов, доложите, как поживает ваша жена!

В то же время Левашов с Кузнецовым могут сидеть за обедом, рассказывая друг другу анекдоты и обращаясь на «ты». Но вдруг командир роты вспомнит про то, что завтра в девятнадцать часов их вызывает командир батальона. Он тут же скажет по уставному:

— Вы не забудьте, товарищ Левашов, завтра явиться…

Впрочем, офицеры к этому давно привыкли. И удивляться может лишь человек посторонний, не служивший в армии.

Вот и сейчас, выбравшись из-за свадебного стола, они говорили по-дружески, не ведая, что беззаботному веселью осталось длиться всего пять минут…

Потому что через пять минут раздастся звонок в дверь и запыхавшийся связной доложит:

— Товарищ гварии капитан, в роте объявлен сбор!

Офицеры собрались молниеносно. Легкий хмель, возбуждение, праздничный настрой мигом выветрились из головы.

— Товарищи офицеры, готовы? — спросил Кузнецов. — Пошли быстро. Что могло случиться? — озабоченно добавил он.

— И я с вами, — сказал Цуриков. — Догадываюсь, в чем дело. Видимо, ваше подразделение отправится на борьбу с пожарами. Во всяком случае, я командирован сюда, чтобы организовать материал именно об этом.

— Все возможно, — согласился Кузнецов, поправляя фуражку.

Он быстро спустился с лестницы, сопровождаемый остальными офицерами.

Левашов ненадолго задержался. Наташа стояла в прихожей. Он быстро обнял ее, поцеловал в губы и загрохотал по лестнице, торопясь догнать товарищей, чьи силуэты уже растворились в начинавшей светлеть ночи.

А Наташа осталась с женщинами убирать квартиру и мыть посуду. Гостьи не жаловались на испорченный праздник. Они давно привыкли. У тех, чей семейный стаж был больше, таких ночей и внезапно прерванных торжеств насчитывалось немало. Привычная гарнизонная жизнь. Ничего необычного, ничего неожиданного.

Только единственный мужчина — Шуров оказался не у дел. Он некоторое время потоптался на месте, чувствуя, что мешает женщинам говорить о своем, попрощался и отправился домой.