Белый ворон

— Зато я очень даже хорошо знаю её матушку! — взвился старик и присовокупил несколько опрометчивых слов, которых тут же устыдился из-за присутствия Кати. Вообще Семён Романович умел держать себя в руках, чем напоминал сына. Да и внешне они были похожи. Оба высокие, сухопарые, рано поседевшие, но моложавые. Михаил хотел бы себе такой старости — бодрой, разумной, в окружении большой, любящей семьи. Бывший посол всё ещё интересовался политикой. К нему приезжали за советом, а переписка заняла бы не один объёмный том. Впрочем, его, как и сына, подводили ноги. Иногда он двигался на коляске, но норовил делать это как можно реже.

Рано оставшись без матери и не помня её, Михаил и Катя не просто любили отца, а были преданны ему всем сердцем. Поэтому сейчас молодой граф испытывал почти физическую боль от всего происходящего. Страдал и Семён Романович, но не мог уступить.

— Ты не понимаешь, — повторял он, — что намерен взять. Это геенна огненная, а не люди. Хищные, жадные, прозорливые в интригах. Блудники и блудницы. Растащили пол-России. Я ничуть не удивлён, что за этой мамзелькой такое приданое. Всё ворованное из казны!

Михаил пожал плечами. Про его дядю-канцлера говорили то же самое. А дед — знатный на всю империю взяточник. Только услышал это молодой граф, конечно, не дома, а приехав в Петербург на службу. Тогда он был наивно убеждён, что их род один из самых древних — чуть ли не князья — и известен повсюду кристальной честностью, чистотой рук и беззаветной службой Отечеству. За что и уважаем. Примерно то же граф собирался внушать своим детям. Но самому пришлось во многом разочароваться. И родословная оказалась хиловата (выдвинулись только при Елизавете Петровне), и титул жалованный, и добродетелями предки не блистали...

— Никогда никто из родни Потёмкина не имел совести, — продолжал обличения отец. — Проглотил дядя власти немерено, они и купались в золоте. Узурпатор! Всё, чему я тебя учил: закон, свободы, просвещение — им чуждо. Как тебя угораздило из всех барышень попасться на крючок именно этой? Да я и не удивлён. От мамаши набралась умения ноги перед кавалерами раскидывать! Нет моего благословения!

Михаил кипел уже не первую минуту, но сдерживался.

— Папа, я глубоко уважаю ваше мнение, — с трудом выговорил он. — Но я взрослый человек. Полагаю, вы понимаете, что не можете распоряжаться моей жизнью. Вы хотели меня женить, я сделал выбор. Он вам не подходит. А я не собираюсь его менять. Прошу вас искренне: не лишайте меня благословения. И воздержитесь от оскорблений девушки, которая станет матерью ваших внуков.

— Да я тебя не только благословения, я тебя наследства лишу! — возмутился старый граф. — Взял манеру спорить! Думаешь, раз командовал корпусом, можешь и мной командовать? — И с этими словами приказал дочери катить его кресло из Красной гостиной, где происходил разговор, в столовую. В отдалении ещё долго слышалось его ворчание: «Матерью моих внуков, видите ли, она станет!»

Михаил был огорчён. Положим, он не боялся лишения наследства. Помимо состояния отца, которое он делил с Катей, у него во владении уже имелось огромное имущество бездетных родных. Так что тут и говорить было не о чем. Но отказ принять Лизу в дом из-за каких-то неведомых грехов её предков казался и оскорбительным, и нелепым. Молодой граф не хотел ссориться с родителем. Но не хотел и терять невесту. В кои-то веки ему понравилась женщина, которую он мог полюбить. Старик должен это понять. Покричит и сдастся.

Однако бывший посол твёрдо держал осаду, и недельные уговоры сына не помогли. Семён Романович был готов поддержать Михаила во всём. В неповиновении требованиям из Петербурга, в гордом желании уйти со службы и даже в некотором фрондёрстве по отношению к государю. Но не в выборе невесты.

Катюша, жалевшая обоих, хотела было стать на сторону брата и исподволь смягчить сердце отца. Куда там!

— Я тебя, Екатерина Семёновна, когда ты получила фрейлинский шифр, не пустил в Россию, потому что тогда весь двор был суть гарем князя Таврического! — гневно заявил старик. — Как же ты хочешь сидеть за одним столом с дочерью его одалиски?

Катя уже ничего не хотела. Только бы близкие люди унялись. Положение спасла, как ни странно, старая графиня Браницкая. Как-то утром, на исходе второй недели пребывания в Уилтон-хаусе, лакей передал Михаилу, что их сиятельство ожидает сына в кабинете. И понизив голос, добавил: «В хандре-с». Русские слуги, оставшиеся при бывшем после, любили молодого графа. Не только потому, что он ласково обращался с ними. По и потому что оставался единственной связующей нитью с далёкой родиной. Он приезжал, украшенный победами и наградами. Его служба и высокое положение были лишним доказательством мощи России. А доброта и просвещённость — того, что дома жизнь потихоньку меняется к лучшему. Они пестовали эти иллюзии и опекали своего ненаглядного Мишеньку.