Белый ворон

И остроумие, и жестокость постепенно утрачивали смысл, и поэтому я ничего ему не ответил. Просто пододвинул к огню кружку с пепельной бурдой и стал ждать, когда завтрак согреется. Гонсер водил взглядом по стенам, потолку, загаженному полу, и казалось, будто его шея состоит из одних мышц и лишена костей и суставов. Это выглядело как замедленная гимнастика или вялый приступ кататонии.

– Что это?

– Церковь. Как ты себя чувствуешь?

– Пить хочется.

Я подал ему кружку с теплым пойлом. Он мигом выпил его.

– Помню, вы меня куда-то тащили.

– Ты хотел замерзнуть.

– И помню огонь.

– Ты почти сразу заснул.

– Что-то мне снилось.

– У тебя жар. Тебе не холодно?

– Как-то так. Дрожь бьет. Я весь мокрый. Если мне и холодно, то это от промокшей одежды. Я бы еще попил.

Я вышел из церкви и вытряхнул кофейную гущу. Снег лежал ослепительно белый. Я набил в кружку несколько горстей снега. Поставил ее у порога и поднялся за кладбище. Не мог удержаться. Наша тропа вся сверкала и была пустынна. Залитая солнцем зелень леса цветом напоминала армейский мундир.

– А где Василь?

Гонсер до пояса вылез из спального мешка и грел над огнем руки. Я искал для кружки место поудобнее. У стены лежало несколько плоских камней. Я принес их, уложил друг на друга и установил среди углей. На этот постамент поставил кружку и накрыл ее куском сланца.

– Ушел. Еще на рассвете.

– Куда?

– Дальше.

– Один?

– А с кем еще?

– Вот сволочь, – с некоторым удивлением произнес Гонсер. – Удрал, сволочь…

– Это я ему сказал. Сказал, чтобы уходил.

Гонсер с минуту молчал, а потом произнес бесцветным голосом:

– Все равно его схватят. Всех схватят.

– Неизвестно.

– Известно. Все известно.

Он стянул с себя спальник и стал надевать ботинки. Продевал шнурки в каждую дырочку и крепко зашнуровывал. Обернул выше лодыжек ремешки и завязал. Встал и покачнулся.

– Голова кружится. – Он прошел несколько шагов. – Плохо. Но попробовать можем.

– Что это ты хочешь попробовать?

– То же самое. Рвать когти.

Я почувствовал, как мне на плечи опускается какая-то тяжесть. Почувствовал, что ни за что на свете не встану с места, что руки и ноги отказываются слушаться меня, что я всего лишь тряпичная кукла, набитая мокрым песком.

– Гонсер, тебе же и километра не пройти.

– Попробую, каждый может попробовать.

Он суетился в каком-то нервном оживлении. Бестолково хватал разбросанные вещи и запихивал их в рюкзак. Кальсоны, свой спальник, мой фонарик. Оглядывался, что бы еще запаковать, пнул кусок доски, чтобы убедиться, что под ней лежит всего-навсего обрывок замасленной бумаги.

– Ты видел топор? У кого был топор?

– Его всегда носил Малыш. А на кой тебе топор?

– А тот штык?

– Понятия не имею. Последний раз я видел его в шалаше. Может, тоже у Малыша…

– Дай мне свои часы.

– На кой хрен тебе часы?

– Мне нужно знать, который час. Не знаю, куда мои подевались. Вот и ботинки не просохли.

Он подтягивал ремешки рюкзака, резко и нервно дергая их. Слышен был шелест пластикового плетения, проскальзывающего в пряжках.

– Почему вы меня не разбудили? Почему все делается за моей спиной?

Он вертелся юлой, одновременно застегивая куртку и ища в карманах перчатки. Одну он уже натянул и вдруг понял, что на голове у него ничего нет.

– Шапка? Где моя шапка? Ты не видел?

– Когда мы засовывали тебя в спальник, ты был в шапке. Наверно, свалилась, когда ты спал.

Он отбросил рюкзак и стал рыться в моем спальнике. Сунул в него голову и ощупью искал. Ничего там не нашел. Вновь схватился за рюкзак. Долго возился с ремешками и, когда они поддались, вытряхнул все содержимое на землю. Он копался в куче вещей. Блеснула забытая банка консервов, но он не обратил на нее внимания и в конце концов схватил свой спальник, поднял его за углы высоко над головой и принялся трясти. Зеленый комок упал к его ногам. Итак, шапка нашлась. Он схватил ее, натянул на голову до самых ушей и опять принялся паковать рюкзак, кулаком утрамбовывая содержимое. Наконец, уже совсем готовый, встал, вытянувшись чуть ли не по стойке «смирно», капли пота ползли у него по лицу, а глаза стреляли туда-сюда, словно он опасался чего-то недоброго, что затаилось в стенах или за спиной.

– Ну все, я пошел. И ведь никто меня не разбудил…

– Куда пошел? Местности ты не знаешь. Ты же и километра не пройдешь.

– Надо попытаться. Вдруг получится. Пойду по его следам. Достаточно, что он знает. Следы меня выведут.

– Ты же хотел попить.

Из-под плитки сланца выбивался пар. Я взял кружку рукавом свитера и снял с огня.

– Тебе пить хотелось. Из тебя же вся вода потом вышла. Не будешь же ты по дороге есть снег.

Гонсер стоял в нерешительности. Потом все-таки присел на корточки, держа рюкзак на одном плече.

– Горячо.

– Это то, что тебе нужно.

Он взял кружку, попытался отпить небольшой глоток, но металл обжигал руки даже через перчатки.

– Погоди, сейчас принесу снега, – сказал я.

Когда я возвратился, он все так же сидел на корточках, положив руки на бедра, и пялился на кружку. Я бросил в нее белый комок. Он мгновенно исчез.

– Попробуй теперь.

Он осторожно сделал глоток.

– Сигареты у тебя есть? – спросил я.