Белый вождь

Толпы людей, прижатые к стенам домов, стояли по сторонам, запрудили балконы и асотеи. Ближе с середине площади расположились офицеры, алькальд, должностные лица и местная знать. Почти все они были в мундирах, и при других обстоятельствах именно они привлекли бы к себе взоры толпы. Но сейчас куда больший интерес вызывала другая группа, и на нее-то с напряженным вниманием были обращены все взгляды.

Она занимала угол площади напротив тюрьмы, как раз напротив оконца, в которое смотрел Карлос. На этой группе сразу же остановился его взгляд. Больше ничего он уже не видел – ни толпы, ни сдерживающих ее солдат, ни важного начальства и разряженной знати, – он видел лишь тех, что стояли напротив его окна. Он не мог отвести от них глаз.

Там было два осла, лохматые бурые ослики, покрытые попонами из черной саржи, свисающими до самых ног. На каждом осле волосяной недоуздок; конец его держит темнокожий погонщик в причудливой одежде из той же самой черной материи. За спиной каждого еще один погонщик, так же странно одетый, с плетью из бизоньей кожи. Подле каждого осла стоит еще и один из отцов иезуитов, держа в руках неотъемлемые принадлежности своего ремесла –

молитвенник, четки и распятие. Вид у них деловитый: они находятся при исполнении служебных обязанностей. Но каких? Слушайте же!

Ослы оседланы. На каждом из них живое существо –

человек. Всадники сидят не свободно, нет – они связаны.

Ноги их стянуты веревками, обмотанными вокруг щиколоток, а чтобы спина оставалась согнутой, руки привязаны к деревянному ярму, надетому на шею осла. Головы их опущены, и лица обращены к стене, толпа их пока еще не видит.

Они обнажены. Достаточно одного взгляда, чтобы понять – это женщины. Последние сомнения рассеются при виде их длинных распущенных волос; седые у одной, золотистые у другой, они закрывают щеки пленниц и свисают на шеи ослов. Но одну из них нетрудно узнать и без этого. Она сложена, как Венера. Даже взгляд скульптора признал бы ее безупречной. На другую наложили печать годы. Она сморщена, костлява, худа, и на нее неприятно смотреть.

О Боже! Что за зрелище для Карлоса, охотника на бизонов! Эти всадницы поневоле – его мать и сестра! Он узнал их мгновенно, с первого взгляда.

Если бы сердце его пронзила стрела, боль не была бы острее. С уст его сорвался сдавленный стон – единственный звук, который выдал его страдания. Потом он умолк.

Лишь судорожное, отрывистое дыхание говорило о том, что он жив. Он не упал, не лишился чувств. Он не отступил от окна. Точно изваяние, стоял он, как стал с самого начала,

прижавшись грудью к стене, чтобы тверже держаться на ногах. Глаза его, застывшие, неподвижные, прикованы к несчастным женщинам.

На середине площади Робладо и Вискарра – наконец они торжествуют! Они увидели его в амбразуре. Он их не видел: в эти минуты он забыл об их существовании.

На церковной башне ударил колокол и смолк. Это был сигнал, возвестивший начало гнусной церемонии.

Погонщики отвели ослов от стены и остановились друг за другом, боком к площади. Теперь лица женщин были частично обращены к толпе, но их почти закрывали распущенные волосы. Приблизились иезуиты. Каждый избрал себе жертву. Они пробормотали над пленницами какие-то

непонятные слова, помахали перед их лицами распятием и, отойдя на шаг, шепнули что-то негодяям, стоявшим сзади.

Те с готовностью отозвались на сигнал. Взявшись поудобнее за рукоятку, каждый полоснул плетью по обнаженной спине женщины.

Плети опускались неторопливо и размеренно, ударам велся счет. Каждый удар оставлял свой рубец на коже. На молодой женщине они были заметнее; не то чтобы их наносили с большей силой, но алые полосы отчетливее выделялись на белой, мягкой и нежной коже.

Как ни странно, женщины не кричали. Девушка вся сжалась и тихонько всхлипывала, но ни один стон не сорвался с ее губ. А старуха даже не шелохнулась, ничто не выдало ее мук.

Когда каждая получила по десять ударов, с середины площади раздался голос:

– С девушки хватит!

Толпа подхватила возглас, и тот, на обязанности которого было наносить удары младшей жертве, свернул свою плеть и отступил. Второй продолжал свое дело до тех пор, пока не отсчитали двадцать пять ударов.

Потом грянул оркестр. Ослов провели по краю площади и остановили на следующем углу.

Музыка смолкла. Святые отцы снова забормотали и замахали распятием. Настал черед палачей, но на этот раз только один из них выполнял свою роль. Толпа потребовала, чтобы девушку избавили от плетей, однако она все еще сидела на осле в той же унизительной, позорной позе.

Старухе отсчитали еще двадцать пять ударов. Снова заиграла музыка, и процессия направилась к третьему углу площади. Ужасная пытка возобновилась. Потом двинулись к четвертому, последнему углу площади. Здесь казнь завершилась: старуха получила сто ударов – все положенное число.

* * * *

Церемония окончена. Толпа окружила несчастных. Их стражи ушли, и они предоставлены самим себе.