Белый всадник

Ивана Терентьевича и Фомина инженеры помнили по Уралу, поздоровались весело. Ценковского представил Егор Петрович. Инженеры поклонились натуралисту равнодушно: букашки да цветочки – это для них ровно ничего не значило. А вот штейгер Бородин и золотопромывник Фомин, помогавший Аносову слаживать машину, – вот кто был им люб.

Ковалевский предложил перебраться на чистый воздух. Перебрались, уселись в тени бамбуковой рощицы. И Егор Петрович открыл «консилиум». Толковали недолго. Порешили так: Дашури с Фоминым приступят к устройству фабрики, остальные отправятся вверх по реке Тумат разведывать золото.

– Но галла? – осторожно заметил Дашури.

– А милейший Гамиль-паша на что? – ответил Ковалевский. – Пусть дает охрану.

– Откажет, – грустно сказал Али.

– Это мне-то? – рассмеялся Ковалевский. – Впрочем, тупость вашего начальства известна… Но, ребятки, слово Мухаммеда-Али, оно у меня вот где. – Ковалевский похлопал ладонью по горячей коже дорожной сумки. – Нынче и приступим. Чего медлить?

Все поднялись.

– Дозвольте, ваше высокородие, – остановил Ковалевского Илья Фомин.

– Да?

– Дозвольте, ваше высокородие, мне с вами на поиск идти заместо Ивана Терентьевича.

– Это почему же, братец? Не желаешь здесь оставаться?

Фомин смотрел в сторону.

– Да мне, Егор Петрович, все едино где службу сослужить, а вот он, – Фомин быстро глянул на Бородина, – вот он, Егор Петрович, малость отдохнул бы с дороги-с.

– Ишь ходатай, – растерянно прогудел Иван Терентьевич, скрещивая на груди могучие руки. – Да кто тебя просил прошенья на мой счет подавать, а?

– Знамо, не просил, – мирно рек Фомин, – да уж вижу – притомился ты, Терентьич, чай, не молод.

Бородин потерялся: он действительно помышлял об отдыхе, но заботливость Илюшкина показалась ему непонятной. А Егор Петрович, напротив, умилился: экое милосердие.

– Добре, – сказал Ковалевский. – Добре. Ты, Бородин, с Дашури оставайся, а ты, Илья, со мной пойдешь.

– Старый конь борозды не испортит, – растерянно прогудел Иван Терентьевич, но Егор Петрович только улыбнулся.

«Консилиум» закончился.

На закате начали ладить вашгерд[1]. С наступлением темноты запылали факелы. Солдаты пели:

И-эй, хо, хо! Мы работаем!

Легла густая роса. Месяц вышел на стеклянно-синее небо. В лужах обмелевшего Тумата дышали крокодилы, и желтые осколки месяца тихо тлели в их сосредоточенных глазках.

И-эй, хо, хо! Мы работаем!
И-эй, хо, хо! Работай!
Ия-я! И-я! Работай!

Ковалевский сидел в шатре Гамиль-паши. Ковалевский смотрел на его толстые бабьи икры; Егору Петровичу казалось, что если он будет смотреть на одутловатое, глупое, нездоровое лицо генерал-губернатора, то скоро потеряет терпение и вспылит. Будет лучше, думал Ковалевский, коли этот сатрап согласится по доброй воле.

Как и предсказывали Али с Дашури, Гамиль-паша упрямился. Он сразу же выдвинул свой основной и, как ему представлялось, совершенно неопровержимый довод:

– Никто там не был.

Ковалевский ответил беглыми выстрелами: на то и путешественники-географы, сказал он, дабы проникать туда, где никто не был; вашим солдатам, сказал он, и климат, и ландшафт привычны; проводники, сказал он, не нужны, ибо, хотя на картах Тумат обозначен предположительно, пунктиром, вожатым будет само русло; наконец, вся ответственность ляжет на него, подполковника Ковалевского…

– Хорошо, – медленно процедил генерал-губернатор. – Хорошо. Но там никто не был.

Ковалевский, сдерживая раздражение, медленно выпил пятую чашку кофе. И начал все сызнова.

Настойчивость чужестранца докучала Гамиль-паше. Все шло так покойно! Когда бы не приказ Каира, он бы вытолкал в шею этого господина.

«И-эй, хо, хо! Мы работаем!» – донеслось из темноты вместе с ветром. Гамиль-паша обернулся в сторону реки. Там плясали, раскачивались факелы. Генерал-губернатору вспомнились огни, вражеские огни, что вспыхивали в горах, когда египетские отряды шли сюда, к среднему течению реки Тумат.

– И потом, – сказал паша, – есть на свете галла. Вы слышали?

Он грозил русскому. Пусть подумает про галла, если хочет еще раз в жизни увидеть свои снега и своих белых медведей. Смерть стережет в неведомых землях. Пусть пьет кофе и думает.

Ковалевский пил кофе и думал. Он надумал испробовать последнее средство.

– О, конечно, – сказал он, – кто же не слышал про галла, но кто же не слышал и про храбрость Гамиля-паши? Однако какой прок такому отважному военачальнику сидеть генерал-губернатором в диких дебрях, когда он мог бы заслужить особенное благоволение его высочества и получить под свое мудрое руковождение лучшую округу?

Гамиль-паша шевельнулся, его толстые икры одрябли.

– Мой дорогой гость устал, – заворковал паша. – Пусть отдохнет мой дорогой гость. Утром будет ответ…

Утром Гамиль-паша дал согласие на снаряжение экспедиции.

6

Сборы в дорогу Ковалевский предоставил бинбаши и юз-баши – майорам и капитанам. У него и без того забот был полон рот.