Белый всадник

Солнце садилось. Был тот предвечерний час, когда жара отпылала, воздух перестал струиться, дали прояснели, а травы, кусты и камни затаились в предвкушении ночного роздыха.

Ковалевский не посматривал в подзорную трубу – он озирал окрестности. И они развертывались пред ним желтовато-зелеными и синеющими пятнами, в линиях то плавных, то резких.

Влево и позади – плоскогорье: травы и острова кустарников. На востоке исполинскими призраками Эфиопские горы, подпирая горизонт, преграждали путь в таинственные страны. На западе тоже толпились горы, два острых пика отчетливо и грозно вонзались в небо, уже прихваченное полымем вечерней зари.

Но дольше всего, но пристальнее всего Ковалевский озирал юг, там, где, по свидетельству братьев д'Аббади, начинался Нил. Да, вот они голубеют, эти горы, одно имя которых – Лунные – очаровало Егора Петровича в молодые лета, когда перелистывал он учебник Арсеньева. Да, вот они, Лунные горы. Где же, однако, Белый Нил, настоящий Нил, где он? Нет его у подошвы Лунных гор. И быть его там не может.

Д'Аббади утверждают: народившись у Лунных гор, Нил течет на юг, засим – прямо на запад. Так что же, по-вашему, получается, господа? Новорожденный поток, слабенький, немощный, может прошибить необоримую толщу гор? Сие противно законам естества. Есть реки, стекающие в период дождей с северных склонов Лунных гор. Но они устремляются на север. На север – к Голубому Нилу. Ох, как вы ошиблись, братья д'Аббади…

Аббади «открыли» истоки Нила. Ковалевский открыл их ошибку. Его лепта в великий вопрос Географии оказалась лептой отрицателя. Он подумал, что в этом отрицании есть нечто положительное: другие исследователи изберут иные пути. Он поймал себя на мысли, что чуточку радуется ошибке французов, и усмехнулся: «человек слаб». Впрочем, как бы там ни было, он сделал свое дело.

То, что открылось в тот день взору путешественников, не было обозначено на картах. Горы и долы лежали перед ними, расцвеченные закатом, в ретуши теней, прекрасные и безымянные.

– Так как же с обрядом крещения? – негромко спросил Ценковский.

– В святцы заглянем, – хмуро отшутился Егор Петрович. Еще в Петербурге ему дали понять, чье имя непременно должно появиться на карте. Он не спорил. Но теперь Егору Петровичу было как-то неловко, даже стыдно объявить это имя своему спутнику. И он спросил:

– А вы как полагаете, Лев Семенович?

Тот помолчал, потом ответил:

– Из названия должно быть ясно, какой нации были путешественники. Может, Новая Московия?

– М-да… Уж больно знакомый рецепт: Новая Голландия, Новая Англия…

– Ну хорошо, хорошо, – согласился Левушка. – Тогда так: Страна Ковалевского. И гадать нечего!

– Э, нет, – возразил Егор Петрович. – Это уж, батенька, оставьте.

Ценковский пожал плечами:

– Не вижу, почему «нет»… Впрочем, время позднее. Идемте, Егор Петрович, утро вечера мудренее.

В лагере близ истока Тумата горели костры. У огней сидели и лежали солдаты. Ослы были стреножены, ружья составлены в пирамиды.

День быстро мерк. Неподалеку затрубил слон. Потом другой, третий. Торжественно и победно. Они шли на водопой к Тумату.

Река пересохшая? О, слоны знали, как добыть воду. Они ложились на песок, поднимались и ждали, пошевеливая ушами, а во вмятины с беззвучным натиском набегала вода.

– Слоны! Слоны! – кричали суданцы, вскакивая и разбирая оружие.

– Погодите, – остановил их инженер Али. – Не надо, ведь они трубят в нашу честь…

Поутру отряд выступил в обратный путь.

– Так как же? – спросил Ковалевского Лев Семенович.

– Уже, – нехотя ответил Егор Петрович, не глядя на Ценковского.

– И на карту нанесли?

– И на карту нанес, – с приметным раздражением сказал Ковалевский.

Ценковский не понял причины его раздражения и обиженно умолк.

– Страна Николаевская, – вымученно, но решительно, заранее пресекая возражения, отрезал Ковалевский и прибавил шагу.

«Боже мой, – растерялся Ценковский, – человек гуманного направления и вот… называет страну именем императора, да еще такого императора…» И Левушке стало и досадно, и как-то сумеречно на душе. Натуралист посмотрел вслед Ковалевскому, казалось, Егор Петрович шагает очень прямо и напряженно.

9

Инженера Дашури изводила лихорадка. Когда бы не этот уральский бородач, пришлось бы ему с фабрикой худо. Инженер Дашури дивился на Ивана Терентьевича: исконный северянин, а суданское пекло его не берет.

Суданское пекло, однако, «забирало» Ивана Терентьевича. Порою ломило его и познабливало, под коленками жила какая-то ослабла. «Спаси господь обезножить», – тревожился Бородин и лечился способом самоличного изобретения: наливал в стакан рому, настаивал на нем три добрых понюшки табаку и выпивал залпом. И вроде бы «отпускало». Впрочем, не вчистую. Недостаточное действие «лекарствия» объяснял Иван Терентьевич дурными качествами рома.