Бен-Гур

Пока мы следим за его удалением, толпа внезапно раздается с пронзительными криками. А вот и причина: человек, еврей по лицу и одежде. На голове его платок из снежно-белого льна, удерживаемый шелковым шнуром, халат богато расшит, красный кушак с золотой бахромой несколько раз обвивает стан. Повадка его спокойна, он даже посмеивается над теми, кто с такой поспешностью освобождает дорогу. Прокаженный? Нет, просто самаритянин. Толпа, будь спрошена, назвала бы его выродком, ассирийцем, прикосновение к которому — даже к краю одежды — оскверняет. На самом деле вражда обязана не вопросу чистоты крови. Когда Давид, поддерживаемый только Иудой, поставил свой трон на горе Сион, десять племен отправились в Сегем, город, гораздо более старый и в те времена гораздо более богатый священными воспоминаниями. Окончательный союз племен не разрешил этого спора. Самаритяне привержены своему святилищу в Геризиме и, утверждая его высшую святость, смеются над гневом книжников Иерусалима. Для иудеев общение с самаритянами запрещено навсегда.

Когда самаритянин входит под арку ворот, показываются три человека, невольно привлекающих наш взгляд. У них необычная осанка, и люди эти, очевидно, обладают огромной силой; глаза у них голубые, а кожа настолько белая, что под ней видны, будто нарисованные карандашом, вены. Светлые волосы коротко подстрижены, небольшие круглые головы покоятся на мощных, как стволы деревьев, шеях. На них открытые на груди шерстяные туники, оставляющие голыми руки и ноги, так развитые, что сразу приходит в голову мысль об арене; а если добавить до оскорбительности непринужденные манеры, мы перестанем удивляться тому, с какой готовностью уступают им дорогу, провожая потом взглядами. Это гладиаторы — борцы, бегуны, боксеры, бойцы на мечах; профессионалы, неведомые Иудее до прихода римлян, привозимые, по традиции, из галльских провинций или славянских племен Дануба.

— Клянусь Бахусом! — говорит один из них, играя бицепсом, — черепа у них не прочнее яичной скорлупы.

Хищный взгляд, сопровождающий жест, настолько отвратителен, что мы рады отвлечься чем-нибудь более приятным.

Напротив нас торговец фруктами. Он лыс, с длинным лицом и похожим на орлиный клюв носом. Сидит он на ковре, расстеленном прямо в пыли, за спиной у него стена, над головой — скудный полог, а вокруг на низеньких скамеечках расставлены плетеные лотки, полные миндаля, винограда, фиг и гранатов. К нему сейчас подходит человек, столь же властно привлекающий наш взгляд, как гладиаторы, но совсем по другой причине: он по-настоящему прекрасен, каким может быть только грек. Его вьющиеся волосы схвачены миртовым венком с бледными цветами и полузрелыми ягодами. Алая туника тончайшей шерсти подпоясана кожаным поясом с невероятной золотой пряжкой, а подол расшит тем же царским металлом; шерстяной шарф из белых и желтых нитей, обвив горло, падает на спину, обнаженные руки и ноги белы, как слоновая кость, и кажутся как она отполированными, что говорит о душистых ваннах, масле, щетках и щипцах.

Торговец кланяется.

— Что у тебя сегодня, о сын Пафоса? — говорит молодой грек, глядя более на лотки, нежели на киприота. — Я голоден. Что у тебя найдется для завтрака?

— Фрукты с Педия, какими завтракают певцы Антиохии, чтобы восстановить свои голоса, — гнусаво отвечает торговец.

— Твои фиги не помогут певцам Антиохии! — говорит грек. — Ты поклоняешься Афродите — я тоже, что доказывает этот мирт, а потому скажу тебе, что в их голосах холод каспийских ветров. Видишь этот пояс? — подарок могущественной Саломеи…

— Сестры царя! — восклицает киприот, снова кланяясь.

— И это говорит о царственном вкусе и священном суде. Почему бы нет? Она больше гречанка, чем царь. Но — мой завтрак! Дай мне винограду и…

— Быть может, фиников?

— Нет, я не араб.

— Фиги?

— Тогда я был бы евреем. Нет, только виноград. Вода с водой не смешивается лучше, чем кровь грека с кровью гроздьев.

Не так просто отвести взгляд от певца, но за ним следует человек, привлекающий наше внимание. Он идет медленно, опустив голову, временами останавливается, скрещивает руки на груди, вытягивает лицо, обращает глаза к небу, как будто погружаясь в молитву. Нигде кроме Иерусалима не встретишь такой тип. На лбу его под лентой, удерживающей платок, — кожаная коробочка квадратной формы, такая же коробочка привязана к левой руке, края одежды украшены бахромой. По этим признакам: филактериям, бахроме и по духу святости, окружающему его, — мы узнаем фарисея, члена организации (религиозной секты и политической партии), чьи могущество и фанатизм вскоре принесут в мир великую скорбь.