Бен-Гур

— Мир тебе, Симонид, и тебе, Эсфирь, — приветствовал их Бен-Гур. — Если вы на Голгофу, постойте здесь, пока пройдет процессия, тогда отправимся вместе. Тут есть место, чтобы развернуться.

Большая голова купца тяжело лежала на груди, очнувшись, он ответил:

— Поговори с Балтазаром: я сделаю, как он захочет. Он в паланкине.

Бен-Гур поспешил отодвинуть штору. Египтянин лежал внутри, и лицо у него было, как у покойника. Услышав предложение, он слабо спросил:

— Мы увидим его?

— Назорея? Да. Он пройдет в нескольких шагах от нас.

— Господи! — трепетно воскликнул старец. — Еще раз, еще раз! О, это ужасный день мира.

Вскоре все ожидали под прикрытием дома. Говорили мало, боясь, вероятно, поверить друг другу свои мысли, не было уверенности ни в чем и прежде всего — в собственном мнении. Балтазар с трудом выбрался из паланкина и стоял, поддерживаемый слугой, Эсфирь и Бен-Гур были с Симонидом.

Тем временем поток людей стал еще гуще, крики приблизились — пронзительные, грубые и жестокие. Наконец, показалась процессия.

— Смотрите, — горько сказал Бен-Гур, — то, что подходит сейчас, — Иерусалим.

Сначала пространство перед ними заполнили мальчишки, гикающие и визжащие:

— Царь Иудейский! Дорогу, дорогу Царю Иудейскому!

Симонид смотрел, как они вертелись и приплясывали подобно туче мошкары.

— Когда эти, — сказал он, — примут наследство — увы городу Соломонову!

Далее, блестя медью доспехов, с безразлично-суровым видом маршировал отряд легионеров в полном вооружении.

Далее шел НАЗОРЕЙ!

Он был едва жив и спотыкался через каждые несколько шагов. Грязный изорванный хитон висел на его плечах поверх туники. Босые ноги оставляли на камнях красные пятна. На шее болталась доска с надписью. Терновый венец был туго надвинут на голову, и из-под него по лицу и шее ползли полосы засохшей крови. Длинные волосы сбились. Кожа, где ее удавалось разглядеть, была призрачно белой. Связанные руки он нес перед собой. Еще в городе он упал под тяжестью поперечного бруса для креста, который, по, обычаю, осужденный должен был нести на место казни, теперь за него нес какой-то соотечественник. Четыре солдата охраняли его от толпы, но люди все же прорывались, били его палками и плевали. Он же не издавал ни звука — ни жалобы, ни стона — и не поднимал глаз, пока не приблизился к дому, у которого стоял Бен-Гур со своими друзьями. Эсфирь жалась к отцу, который, при всей своей воле, не мог унять дрожи. Балтазар обвис, лишившись дара речи. Даже Бен-Гур воскликнул: «Боже мой, Боже мой!» Будто ощутив их сострадание или услышав возглас, Назорей повернул измученное лицо и посмотрел на каждого взглядом, который они сохранили в памяти на всю жизнь. Они увидели, что он думает о них, а не о себе, и глаза идущего на смерть дали им благословение, которого он не мог произнести вслух.

— Где твои легионы, сын Гура? — спросил Симонид, приподнявшись.

— Анна знает это лучше, чем я.

— Что, изменили?

— Все, кроме этих двоих.

— Значит, все потеряно и этот праведник умрет!

Лицо купца исказилось, голова упала на грудь. Он хорошо выполнил свою часть работы, движимый теми же целями, что Бен-Гур. Теперь эти цели стали навсегда недосягаемы.

За Назореем шли два человека с брусьями на плечах.

— Кто это? — спросил Бен-Гур галилеян.

— Разбойники, осужденные на смерть вместе с Назореем.

Далее шла фигура в митре и золотой парче. Первосвященника окружали стражники храма, за ним шагал весь синедрион, а еще далее — длинная колонна священников.

— Приемный сын Анны, — тихо сказал Бен-Гур.

— Каиафа! Я видел его, — ответил Симонид и, помолчав, добавил: — Теперь я убежден. С уверенностью, какую дает просветление духа, с абсолютной уверенностью я говорю: прошедший с доской на груди есть то, что гласит надпись: ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ. Обычного человека, самозванца, преступника никогда не ждали так. Смотри! Здесь вся нация — Иерусалим, Израиль. Здесь ефод, здесь голубая мантия с ее бахромой, пурпурными гранатами и золотыми колокольчиками — ее не видели на улице со дня, когда Иадуа выходит встречать Македонца. Все это доказывает, что Назорей — Царь. Если бы я мог, встал бы и пошел за ним!

Бен-Гур слушал, удивленный, но Симонид, будто опомнившись после такого необычного для себя выражения чувств, нетерпеливо добавил:

— Поговори с Балтазаром и, прошу тебя, идем. Приближается отрыжка Иерусалима.

В это время заговорила Эсфирь.

— Там какие-то женщины, они плачут. Кто они?

Проследив за направлением ее руки, все увидели четырех женщин в слезах, одна из них опиралась на руку мужчины, чем-то напоминавшего Назорея. Ответил Бен-Гур:

— Мужчина — любимый ученик Назорея, та, что оперлась на его руку — Мария, мать Учителя, остальные — преданные ему галилеянки.

Пока плачущие не скрылись в толпе, за ними следили блестящие от слез глаза Эсфири.

Читатель мог подумать, что разговор, обрывки из которого мы привели, велся вполголоса — и ошибся. Большей частью, собеседникам приходилось кричать, будто на морском берегу, под шум прибоя, с которым только и можно было сравнить крики толпы.