Бен-Гур

Сказав это, она схватила Тирцу за руку и увлекла ее к западному углу дома. Оглядевшись и никого не увидев, они пробрались к следующему углу. Здесь их едва не ослепил лунный свет, заливавший своим сиянием весь южный фасад и часть улицы. Воля матери была непреклонна. Бросив всего один взгляд на окна западного фасада, она сделала шаг вперед, на залитую лунным сиянием улицу, ведя Тирцу за собой. В серебристом лунном свете стали видны зловещие знаки поразившей их болезни – на их губах и щеках, во взоре их близоруких глаз, в их скрюченных руках; но особенно явственно они проступали в длинных спутанных космах мертвенно-белых волос, склеенных в колтуны выступившим из язв гноем. Увидев их, никто не мог бы сказать, что это были мать и дочь: обе женщины выглядели старыми ведьмами.

– Пст! – вдруг произнесла мать. – Там кто-то лежит на ступеньках – какой-то мужчина. Давай обойдем его.

Они поспешили перейти на другую сторону улицы и, прячась в тени от домов, пробрались до уровня ворот, где и застыли на месте.

– Он спит, Тирца!

Мужчина на ступенях не шевелился.

– Стой здесь, а я попробую открыть ворота.

Сказав так, мать неслышно пересекла улицу и попыталась открыть калитку. Она так никогда и не узнала, поддалась та ее напору или нет, потому что в этот момент спящий мужчина вздохнул и, перевернувшись во сне, обратил свое лицо к небу. Наголовная накидка сползла с его лица, и лунный свет осветил его черты. Мать взглянула на него и замерла на месте; потом всмотрелась пристальнее, слегка наклонившись. Затем, выпрямившись, она молитвенно сжала руки на груди и вознесла взор к небесам в немой молитве. Несколько секунд, и она быстро вернулась назад к ожидавшей ее Тирце.

– Возблагодарим Господа! Этот человек – твой брат! – прошептала она на ухо девушке.

– Мой брат? Иуда?

Мать изо всех сил сжала ее запястье.

– Пойдем! – все тем же страстным шепотом продолжала она. – Давай вместе взглянем на него – еще раз – только разок, – а потом да поможет Господь своим слугам!

Рука об руку, напоминая двух привидений и двигаясь неслышно, подобно привидениям, они пересекли улицу. Когда их тени коснулись спящего, женщины остановились. Одна из его рук лежала на каменной ступеньке ладонью вверх. Тирца упала на колени и хотела было поцеловать ее; но мать отдернула ее назад.

– Никогда в жизни; никогда в жизни не делай этого! Мы нечисты, нечисты! – прошептала она.

Тирца отшатнулась от брата, словно прокаженным был он.

Спящий поражал своей строгой мужской красотой. Его лоб и щеки были покрыты коричневым загаром пустыни; под короткими усами розовели губы чувственного рта и поблескивали белизной зубы; мягкая бородка не скрывала нежную округлость подбородка и начала шеи. Сколь же прекрасен он был для исстрадавшегося материнского взора! И как страстно мечтала она обнять своего давно не виденного сына, прижать его голову к своей груди и поцеловать его, как целовала его в далеком детстве! Как только она смогла найти в себе силы удержаться от этого! Силы эти, о читатель, дала ей любовь – ее материнская любовь, которая, если тебе дано это увидеть, именно этим и отличается от всякой другой любви: нежная к объекту любви, она может быть тиранична к самой себе, являя всю силу самопожертвования. Мать опустилась на колени и, склонившись до земли, коснулась губами подошвы одной из его сандалий, желтой от уличной пыли, – и коснулась ее снова и снова, вкладывая в эти поцелуи всю свою душу.

Бен-Гур шевельнулся и разметался во сне. Мать и дочь отшатнулись, но услышали, как он пробормотал в полусне:

– Мама! Амра! А где же…

Тирца беспокойно шевельнулась. Мать уткнулась лицом в уличную пыль, чтобы заглушить рвущийся из груди стон.

Ее сын спрашивал о ней; он не забыл ее; даже во сне он думал о ней. Разве этого не достаточно?

Мать кивнула головой Тирце. Женщины встали и, бросив на спящего еще один взгляд, словно навсегда запечатлевая его в своей памяти, рука об руку перешли на противоположную сторону улицы. Скрывшись в тени глиняной стены, они остановились и опустились на колени, глядя на спящего, ожидая его пробуждения – ожидая сами не зная чего. Никто не может назвать меру терпения женщины.

Вскоре около угла дома появилась еще одна женская фигура. Неразличимые в тени женщины видели ее в лунном свете; небольшая фигурка, согнутая годами, темнокожая, седовласая, опрятно одетая в изношенные одежды служанки, несла в руках корзину, полную овощей.

Увидев спящего на ступеньках человека, женщина остановилась; затем, словно приняв решение, снова двинулась вперед и, осторожно ступая, приблизилась к спящему. Обойдя его, она подошла к воротам, тихонько отодвинула щеколду калитки и просунула руку в образовавшуюся щель. Одна из широких створок ворот бесшумно повернулась на левой петле. Женщина протолкнула корзину внутрь и уже готова была сама последовать за ней, однако скорее всего из любопытства помедлила, чтобы бросить взгляд на спящего незнакомца.