Бен-Гур

Мужчина стоит у головы животного, держа его за повод и опершись на ту палку, которой он, по всей вероятности, в дороге подгоняет осла. Одежда его, ничем не отличающаяся от обыкновенной одежды евреев, выглядит совершенно новой: плащ, спускающийся с его головы, и платье, доходящее до пят, очевидно, надевались им только по субботним дням при посещении синагоги. Лицо его открыто, и, судя по нему, мужчине можно дать лет пятьдесят, что подтверждает и седина, пробивающаяся в его некогда черной бороде. Он смотрит по сторонам с любопытством, смешанным с удивлением, как вообще смотрят иностранцы и провинциалы.

Осел не спеша ест зеленую траву из охапки, лежащей перед ним. Для животного, находящегося в состоянии дремотного довольства, как бы не существует окружающей суеты и шума: конечно, оно не замечает и спутницу, сидящую на его спине на седельной подушке.

Верхнее платье из светлой шерстяной материи совершенно закрывает ее фигуру, тогда как белая вуаль скрывает голову и шею. Изредка на мгновение она раздвигает покрывало, но не настолько, чтобы можно было разглядеть ее лицо.

К мужчине наконец подошел кто-то и, став против него, спросил:

– Вы не Иосиф ли из Назарета?

– Так меня называют, – отвечал Иосиф, важно повернувшись в сторону говорящего, – а вас... Ах, это вы! Мир вам, мой друг, равви Самуил.

– И вам того же, – равви помолчал и, взглянув на спутницу Иосифа, добавил:

– Мир вам, вашему дому и всем домочадцам!

С последними словами он приложил руку к груди, наклонил голову в сторону женщины, которая, чтобы посмотреть на него, раздвинула покрывало настолько, что на один миг можно было увидеть ее юное лицо.

– Вы так мало запылились, – сказал фамильярно равви, – как будто ночевали здесь, в городе наших отцов.

– Нет, – возразил Иосиф. – Добравшись засветло до Вифании, мы остановились там в каннe[6], а затем с рассветом снова были в пути.

– Да, длинна ваша дорога. Куда же вы идете, не в Яффу, надеюсь?

– Нет, только до Вифлеема.

Дружеское выражение лица равви при этих словах омрачилось, не предвещая ничего хорошего. Вместо кашля из его горла вылетело рычание.

– Понимаю, понимаю, – заговорил он. – Вы родились в Вифлееме и теперь идете туда с вашей дочерью, чтобы там, исполняя повеление кесаря, подвергнуться переписи и потом платить подати. Положение детей Иакова в настоящее время ничем не лучше того, каким оно было во времена египетского пленения, только теперь у них нет ни Иосифа, ни Моисея. Как низко пали потомки могучего народа!

Иосиф, не переменяя ни позы, ни выражения лица, сказал только:

– Спутница эта мне не дочь.

Но равви уже было трудно оторваться от политики, и он продолжал, не обращая внимания на слова Иосифа.

– Чем же занимаются зилоты[7] в Галилее?

– Я плотник. Назарет же – это деревня, – сказал Иосиф благоразумно. – Улица, на которой стоит моя мастерская, не на той дороге, что ведет в город. Работа с деревом не позволяет мне принимать участие в партийных спорах.

– Да ведь вы еврей, – яростно заговорил равви, – ведь вы еврей, и к тому же из колена Давидова. Невозможно, чтобы вам доставляло удовольствие платить какую-нибудь подать, кроме динария, воздаваемого по древнему обычаю Иегове?

Иосиф сохранял прежнее спокойствие.

– Я хлопочу не о размере подати, – продолжал его друг. – Динарий – это пустяки. Нет, дело не в том. Сама попытка обложить нас податью – оскорбление, согласие же наше платить ее будет с нашей стороны подчинением тирании. Скажите мне, правда ли, что Иуда провозглашает себя Мессией?

– Я слышал, что последователи его говорят, что он Мессия, – ответил Иосиф.

В эту минуту покрывало отдернулось и на мгновение стало видно лицо девушки. Равви как раз смотрел в ту сторону, так что успел увидеть редкую красоту спутницы Иосифа. Краска залила ее лицо, и вуаль тотчас же задернулась.

Политик забыл и предмет разговора.

– Какая красавица у вас дочь! – сказал он, понизив голос.

– Она мне не дочь, – повторил Иосиф.

Любопытство равви возросло, и назареянин, заметив это, поспешил пояснить:

– Она дочь Иоакима и Анны вифлеемских, о которых вы, наверное, слышали, так как они пользовались большой известностью...

– Да, – заметил почтительно равви, – я был с ними знаком. По прямой линии они происходят от Давида.

– Теперь они умерли, – продолжал назареянин, – умерли в Назарете. Иоаким был небогат, но все-таки оставил после себя дом с небольшим садом двум своим дочерям, Марианне и Марии. Это одна из них. Для того чтобы ее доля осталась за ней, закон требует, чтобы она вышла замуж за ближайшего родственника. И я женился на ней.

– А вы приходитесь...

– Я ее дядя.

– Так, так! Вы оба, стало быть, родились в Вифлееме, и теперь римлянин заставляет вас взять ее с собой, чтобы обоих внести в перепись.

Равви сжал руки и, глядя с негодованием в небо, воскликнул: "Жив Бог Израиля! И Он отомстит!"

С этими словами он отвернулся и быстро ушел. Незнакомец, стоявший неподалеку, заметив изумление Иосифа, спокойно произнес:

– Равви Самуил настоящий ревнитель: сам Иуда вряд ли превзойдет его.