Бен-Гур

От города Мизенума получил название и мыс, находящийся в нескольких милях к юго-западу от Неаполя. От него в настоящее время остались одни развалины, но в 24-м году по Р. X., – а к этому времени и относится наш рассказ, – это место было одним из важнейших по всему западному побережью Италии. Путешественник, если бы пожелал в вышеупомянутом году, взойдя на стену и став спиной к городу, полюбоваться открывавшимся с этого мыса видом, увидел бы перед собой Неаполитанский залив, столь же прелестный тогда, как и теперь. Те же чудные берега, тот же дымящий конус, та же мягкая синева неба и волн, с Искией вблизи и Капрерой вдали. Перенося свой взор с первой на вторую, он не мог бы оторваться от этой картины. Наконец, утомленный избытком очаровывающих впечатлений, он увидел бы нечто дополнявшее в то время картину и чего теперь уже нет: римский резервный флот, стоящий на якоре в гавани.

Таким образом, Мизенум было местом вполне достойным того, чтобы три властелина, встретившись здесь, пожелали поделить между собой вселенную.

В то время в стене у моря проделаны были ворота, составлявшие пролет улицы, которая в форме широкого вала выдавалась в самое море.

Одним прохладным сентябрьским утром часовой, стоявший на стене над воротами, был выведен из дремоты шумным разговором нескольких людей, спускавшихся по улице. Он взглянул на них и снова задремал. Это были двадцать или тридцать человек, из которых большинство составляли рабы, шедшие со слабо горевшими, но сильно дымившими факелами, наполнявшими воздух ароматом индийского нарда[27]. Господа шли впереди рука об руку. Один из них, лет пятидесяти, лысый, в лавровом венке, судя по оказываемому ему вниманию, был главным героем этой дружеской церемонии. На всех были белые шерстяные тоги с пурпурной обшивкой. Часовой с первого взгляда понял, что это очень высокопоставленные люди, после ночного пира провожавшие друга на корабль. Дальнейшие подробности мы узнаем, если обратим внимание на их разговор.

– Нет, мой Квинт, – говорил один из них, обращаясь к человеку в лавровом венке, – Фортуна поступает зло, так скоро лишая нас тебя, ведь ты только вчера вернулся с моря по ту сторону Гибралтара и даже не успел обеими ногами ступить на землю.

– Клянусь Кастором, если только мужчине дозволяется бабья клятва, – вмешался другой, несколько пьяный, – не стоит жаловаться на судьбу. Наш Квинт отправляется отыгрывать то, что он потерял за последнюю ночь. Кости на корабле, распустившем паруса, не кости на суше. Как ты думаешь, Квинт?

– Не клевещите на Фортуну, – воскликнул третий, – она ни слепа, ни обманчива. В Антиуме она ему улыбается, а на море руководит его рулем. Она забирает его у нас, но разве не возвращает его каждый раз с новой победой?

– Греки забирают его у нас, – вставил свое слово четвертый, – будем обвинять их, а не богов. Отдавшись торговле, они разучились воевать.

С этими словами компания проходит в ворота, вступает на мыс, и бухта при утреннем свете предстает перед ними во всей своей красоте. Для старого моряка блеск волн подобен любовному привету. Он полной грудью вдыхает в себя морской воздух, как будто он для него благоуханнее нарда, и, освобождая свою руку, восклицает:

– Дары ожидают меня в Пренесте, а не в Антиуме, и глядите: ветер дует с запада. Благодарю тебя, Фортуна, бывшая всегда для меня матерью!

Друзья повторяют его восклицание, а рабы машут факелами.

– Вон она плывет, – продолжает он, указывая на приближающуюся галеру. – И к чему моряку другая любовница? Разве твоя Лукреция, Кай, грациознее ее?

Он с гордостью смотрит на приближающийся корабль, белый парус которого прикреплен к нижней мачте, а весла с замечательной правильностью то поднимаются в воздух, то снова опускаются в лоно вод.

– Да хранят нас боги, – замечает он серьезно, не отводя глаз от галеры. – Они посылают нам благоприятный случай, и наша вина, если мы не сумеем им воспользоваться. Что касается греков, то ты забываешь, что пираты, наказывать которых я отправляюсь, тоже греки, и одна победа над ними стоит ста побед над африканцами.

– Значит, ты направляешься в Эгину?

Глаза моряка были всецело обращены на галеру.

– Сколько грации, и какой свободный полет! Даже птица не сумела бы так легко рассекать своими крыльями воздух. Смотри!

Но, немедленно спохватившись, он заметил: