Бен-Гур

По прошествии четырех дней "Астрея" – так называлась галера – плыла по Ионийскому морю. Небо было ясно, и дул попутный ветер, как бы неся с собой покровительство всех богов.

Восточная бухта острова Цитера была назначена местом сбора всего флота, и Аррий, сгорая от нетерпения, проводил много времени на палубе. Он внимательно изучил свой корабль и остался им очень доволен. В каюте, когда он мечтал в своем кресле, мысль его беспрестанно возвращалась к молодому гребцу.

– Знаешь ли ты человека, встающего с той скамьи? – спросил он наконец у гортатора.

В эту минуту происходила смена.

– Номер шестидесятый? – спросил начальник.

– Да.

Начальник внимательно глядел на уходящего юношу.

– Как тебе известно, – ответил он, – кораблю всего месяц, и людей я знаю мало.

– Он еврей, – заметил задумчиво Аррий.

– Благородный Квинт дальнозорок.

– Он очень молод, – продолжал Аррий.

– Но наш лучший гребец. Я видел, как гнулись его весла, почти готовые сломаться.

– Какого он нрава?

– Он очень послушен. Близко я его не знаю. Только однажды он обратился ко мне с просьбой.

– С какой?

– Он желал, чтобы я поочередно помещал его то на правую, то на левую сторону корабля. Он заметил, что люди, вечно правящие только правым или только левым веслом, становятся кривобокими, и добавил, что если во время бури или сражения ему придется пересесть на другую сторону, он может оказаться непригодным.

– Клянусь Поллуксом! Новая идея. Что ты еще заметил в нем?

– Он чище своих товарищей.

– В этом он римлянин, – одобрительно сказал Appий. – Не знаешь ли ты его прошлое?

– Ничего не знаю.

Трибун немного подумал и направился к своему креслу.

– Если я буду на палубе во время его смены, – он сделал паузу, – то пошли его ко мне. Но пусть он придет один.

Часа через два после этого разговора Аррий стоял над фигурой, украшающей нос галеры. Человеку, чувствующему, что судьба неодолимо влечет его к событию громадной важности, ничего не остается, как выжидать; и в этом настроении философия оказывает громадную услугу, придавая человеку с твердым характером величайшее спокойствие духа. Отведя свои глаза от солариума, для того чтобы следить за направлением корабля, Аррий увидел направляющегося к нему гребца.

– Начальник сказал, что такова твоя воля, благородный Аррий, чтобы я явился к тебе.

Аррий смотрел на эту фигуру – высокую, мускулистую, блестевшую на солнце румянцем здоровой и обильной крови, просвечивавшей сквозь кожу, – смотрел и любовался, думая об арене. Манеры этого человека тоже производили на него благоприятное впечатление: в голосе отражалось облагораживающее влияние жизни, проведенной, по крайней мере частью, в лучшей среде, глаза, ясные и широко раскрытые, глядели скорее с любопытством, чем с недоверием. В ответ на острый начальственный взгляд трибуна лицо юноши не выразило ничего омрачающего его юношеской прелести – ни упрека, ни злобы, ни мести, только глубоко затаенное горе наложило на него свою печать, как время смягчает поверхность картины. Под влиянием всех этих впечатлений римлянин обратился к нему не как к рабу, а скорее как старший к младшему.

– Гортатор сказал мне, что ты лучший гребец.

– Гортатор очень добр, – отвечал тот.

– Давно ли ты служишь?

– Около трех лет.

– На веслах?

– Я не могу припомнить ни одного дня, когда бы я оставлял их.

– Работа эта трудна, редко кто может выносить ее и год, а ты – еще мальчик.

– Благородный Аррий забывает, что дух способствует преодолению. Слабый при его помощи выносит иногда то, от чего погибает сильный.

– Судя по твоей речи, ты еврей. Упорная гордость твоей нации не исчезла в тебе, – сказал Аррий, заметив румянец, покрывший лицо юноши.

– Гордость никогда так не сильна, как у человека в цепях.

– Чем же ты гордишься?

– Тем, что я еврей.

Аррий улыбнулся.

– Я не был в Иерусалиме, – сказал он, – но слышал о его князьях. Я даже знал одного из них. Он был купцом и имел корабли. Он достоин был быть царем. Ты кто?

– Я должен отвечать со скамьи галерника. Я раб. Но отец мой был иерусалимским князем и, как купец, имел свои корабли. Его знали и чтили в приемных великого Августа.

– Его имя?

– Итамар из дома Гуров.

Трибун от удивления всплеснул руками.

– Ты – сын Гура?

Помолчав, он спросил:

– Что привело тебя сюда?

Иуда склонил голову, ему трудно было дышать. Совладав со своими чувствами, он взглянул в лицо трибуна и отвечал: