Бен-Гур

Долины во время засухи орошались рекой и имели вид зеленых ковров, украшенных грядами цветов. На них белыми пятнами рисовались стада овец, и голоса пастухов были слышны на далекое расстояние. Как бы в доказательство святости этого места под открытым небом возвышалось множество алтарей, при каждом из них находился служитель в белом одеянии, и процессии, тоже в белом, медленно переходили от одного алтаря к другому. Дым, поднимаясь над жертвенниками, стоял над ними в виде бледных облаков. Счастливый Бен-Гур не знал, на что обратить внимание: он восхищался то лугами, то холмами, проникал взором в рощи, следил за процессиями, старался рассмотреть дорожки и ручьи, исчезающие в туманной перспективе. Какой может быть конец этому восхитительному зрелищу? Что скрывалось за этим чудным началом? Он не мог удержаться от мысли, что здесь и в воздухе, и на земле царит мир и все приглашает остаться и отдохнуть. Ему стало очевидно, что роща – обширный храм, не имеющий себе подобного. Строитель не трудился над устройством колонн, портиков, соразмерностью частей, внутренней отделкой, ему не нужно было искать выражения своей поэтической идеи – он просто подчинился природе: искусство не может превзойти ее. Так устроил древнюю Аркадию искусный сын Юпитера и Каллисто: тут, как и там, сказался греческий гений.

От моста Бен-Гур направился к ближайшей долине. Он очутился среди стада овец, юная пастушка окликнула его. Далее дорога разделялась алтарем с пьедесталом из черного гнейса, крышей служила белая мраморная плита с высеченными на ней листьями, на которой бронзовая жаровня поддерживала огонь. Когда он проходил мимо алтаря, женщина, стоявшая около него, замахала ивовым прутом и закричала с улыбкой, дышащей молодостью и страстью:

– Остановись.

Потом он встретил процессию, во главе которой шли обнаженные девочки, украшенные гирляндами и певшие тонкими голосами. За ними следовали загорелые мальчики, тоже обнаженные, танцующие под пение девочек. Наконец, процессия скромно одетых женщин несла к алтарям корзины со сластями и пряностями.

Когда он поравнялся с ними, они протянули к нему руки, говоря: "Пойдем с нами". А одна из них, гречанка, запела стих Анакреонта:

Сегодня я дарю и получаю,
Сегодня я пою и пью,
Сегодня я даю и занимаю,
А кто знает, что будет завтра?

Но он продолжал свой путь, не обращая ни на что внимания, и подошел к великолепной роще посреди долины, наиболее привлекшей его взор. Тень ее прельстила Бен-Гура: сквозь листву мелькнула изящная статуя, и он вошел в прохладное убежище. Почва была покрыта свежей травой. Деревья, собранные со всего света, росли, не стесняя друг друга. Здесь возвышалась группа пальм, гордых, как царицы. На фоне лавров с более темной листвой рисовались смоковницы, вечно зеленые дубы чередовались с кедрами, могущими по своей величине соперничать с ливанскими. Красота тутовых и терпентинных деревьев была достойна рая. Статуя представляла богиню Дафну чудной красоты. Он не успел вглядеться в нее, как заметил, что у подножия ее, на тигровой шкуре, спали, обнявшись, юноша и девушка. Недалеко от них на увядших розах лежали небрежно брошенные орудия их ремесла – его топор и серп и ее корзина. Этот сон среди бела дня у подножия статуи Дафны позволял угадать, что здесь происходило. Законом этого места была любовь, но любовь без закона. В этом и заключался очаровательный мир Дафны, это и составляло цель жизни ее служителей. На это шли доходы царей и князей. Этой цели хитрое жречество подчинило природу, птиц, воды, цветы, святость алтарей, работу многих рук, живительную силу солнца!

Размышляя таким образом, Бен-Гур пожалел о посвятивших себя этому открытому храму, в особенности о тех, чьим трудом поддерживалась его прелесть. Ему стало понятно, как они очутились в таком положении: многие, без сомнения, были увлечены обещаниями, что их беспокойные умы в этом священном месте найдут полное успокоение. Это были люди, по преимуществу склонные испытывать надежду и страх, но ведь большинство людей может быть причислено к ним.

Сети Аполлона обширны, и петли их малы, но едва ли кто расскажет, как его рыбаки достигают берега. Достаточно знать, что большинство их состоит из сибаритов со всего света, преданных непосредственной чувствительности, царившей почти на всем Востоке. Они не посвящают себя какой-либо возвышенной идее: ни богу-певцу или его возлюбленной, ни философии, требующей тишины уединения, не ищут утешения в служении или любви в высшем ее смысле. Почему не сказать правды, любезный читатель? В это время на всей земле было только два народа, способных на вышеупомянутые увлечения: последователи закона Моисея и Брахмы. Только они могли громко провозгласить: лучше закон без любви, чем любовь без закона.