После окончания наполеоновских войн Англия ряд десятилетий играла роль первой державы в Европе. Пальмерстон полагал, что это положение его страны дает ему право вмешиваться в любые дела любой европейской державы, как внешние, так и внутренние. Он не ограничивался сферой своих прямых обязанностей и, по словам Монипенни, «вылезал со своими советами во всех случаях, применительно ко всем странам, независимо от того, затрагивались там британские интересы или нет». Особенно он любил «читать лекции деспотическим правительствам о преимуществах, которые они получили бы, построив свои конституции по английскому образцу». Естественно, такая внешняя политика импонировала шовинистически, экспансионистски настроенным кругам в Англии. Как замечают английские авторы, «он был популярен у себя в стране за неустанную поддержку британских интересов».
Особенно возросла популярность Пальмерстона в 1850 г. в связи с его действиями в отношении Греции. Вопрос был мелкий, частный, но Пальмерстон неожиданно придал ему мощное международное звучание. В Афинах жил выходец с острова Мальта, некий дон Пасифико, на дом которого напала толпа и разграбила его. У Пасифико был британский паспорт, и он, не обратившись в греческий суд, что было бы естественно для данного дела, апеллировал непосредственно к Пальмерстону. Министр, игнорируя суть дела, направил английский военный флот в греческий порт Пирей. Командующий флотом адмирал захватил стоявшие там греческие корабли. Россия и Франция заявили протест этому произволу.
Вопрос обсуждался в парламенте. Пальмерстон произнес речь, занявшую пять часов. Он закончил ее словами: «Как римлянин в прежние времена мог чувствовать себя гарантированным от оскорблений, заявив: „Cives romanus sum“ (я римский гражданин), точно так же британский подданный, на какой бы земле он ни оказался, должен чувствовать уверенность, что бдительный глаз и твердая рука Англии защитят его от всяких несправедливостей и плохого обращения». Это заявление облетело всю страну и сделало Пальмерстона «исключительно популярным среди буржуазии».
Заявление было дерзким и претенциозным. Наряду с прочим оно свидетельствовало, что в Англии хорошо понимали значение престижа страны в международных отношениях. Англичане — народ практичный, и они твердо знали, что престиж — это не какая-то морально-психологическая категория, в определенных условиях он действует как материальная сила. Поэтому в Англии так старательно оберегали и оберегают престиж государства.
Пальмерстон, активно боровшийся за господствующее положение Англии в делах Европы, лишь продолжал особенно динамично и напористо линию, которой следовала внешняя политика Англии еще в XVIII в. Англия стремилась поддерживать раскол континента на противостоящие друг другу группировки, ослабляя тем самым всех их участников и, следовательно, укрепляя свое влияние на европейские дела. Это был так называемый принцип «равновесия сил» в действии с условием, чтобы он был выгоден только Англии.
Агрессивная сущность этого ведущего принципа английской внешней политики признается иногда даже английскими авторами. Видный публицист либерального толка Норман Энджелл писал в 1923 г., что «баланс сил в действительности означает стремление создать превосходство сил на нашей стороне… Позиция, которую мы занимаем в этом случае, означает, что мы… просим у других нечто такое, в чем мы упорно отказываем им, если они об этом просят нас. Мы не терпим существования настолько сильной группы соперничающих с нами государств, сопротивление которой было бы для нас безнадежным, которая обрекла бы нас на постоянно подчиненное положение в дипломатии, а наше свободное передвижение по земному шару могло бы иметь место лишь с ее молчаливого согласия. В этом весь raison d’^etre — баланс сил. Но тогда почему же… мы требуем от других, чтобы они приняли это положение?.. Принцип баланса сил означает в действительности требование превосходства… требование превосходства сил означает акт агрессии». Это все история, но совсем не такая давняя, как может на первый взгляд показаться.
Дизраэли возглавил партию, находившуюся в оппозиции к правительству, в котором состоял Пальмерстон, но его высокомерно-великодержавные заявления и претензии, ставившие другие страны в неравноправные отношения в сравнении с Англией, Дизраэли в душе разделял целиком и полностью. Мечты о роли Англии в XIX в., аналогичной роли Рима в древнем мире, ему были присущи не меньше, если не больше, чем Пальмерстону. Об этом свидетельствуют многочисленные его рассуждения о величии Англии и вся последующая государственная деятельность.