Бенджамин Дизраэли

У Бентинка, однако, таких оправданий не оказалось. Он голосовал за эмансипацию евреев из принципа, но откровенно признал, что, по его мнению, обсуждение этого вопроса — пустая трата времени. «Я всегда, как мне кажется, голосовал за евреев, — писал он. — Я говорю „как мне кажется“, потому что никогда не проявлял особого интереса к этому вопросу и вряд ли помню точно, как голосовал». В Англии обитало так мало евреев, а из них так мало могло претендовать на место в парламенте, что, как считал Бентинк, эта полемика касается исключительно Лайонела де Ротшильда: «Еврейский вопрос я воспринял как вопрос личный, как я воспринял бы вопрос о крупном частном имуществе или Билль о разводе».

Но и Бентинк решился на шаг, вызвавший противоречивую реакцию, — он произнес речь об эмансипации евреев, тем самым привлекая внимание однопартийцев к своей непопулярной позиции. Для этого у него были две причины. Во-первых, ему претили предрассудки консерваторов: «Партия, которая может собрать 140 голосов при голосовании по еврейскому вопросу и не способна собрать немногим больше половины от этого количества при голосовании по любому вопросу, действительно связанному с насущными интересами страны, — такая партия руководствуется лишь своими антипатиями, своей ненавистью, своими предрассудками». Во-вторых, после того, как они вместе с Дизраэли противостояли Пилю, Бентинк не захотел оставить его без поддержки. «Я не хочу, чтобы Дизраэли остался в одиночестве, голосуя наперекор всей партии, — в таком случае и я уступил бы предрассудкам толпы», — писал он. Еще одно свидетельство того, насколько серьезно стоял для Бентинка вопрос чести.

Результат был довольно нелепым. Архипротестантское крыло партии тори восстало против лидерства Бентинка. «Мы отправили в отставку премьера, когда он настаивал на мерах, которые мы посчитали вредными для страны, — писала „Морнинг геральд“, имея в виду Пиля. — Так можем ли мы поддерживать лидера партии, занявшего его место, если он ратует за принятие закона, который мы, христиане, полагаем ненавистным Господу?» Бентинк — а он всегда тяготился руководящим постом — воспользовался этим недовольством и подал в отставку. Однако после ухода Бентинка возглавить фракцию тори в Палате общин был способен только Дизраэли: ни один член Палаты не мог сравниться с ним в искусстве парламентской борьбы и таланте оратора. У партии не оставалось выбора, как только передать пост лидера единственному человеку, чьи взгляды на еврейский вопрос были еще более оскорбительны для тори, чем взгляды Бентинка.

Правда, в течение 1848 года тори пытались как-то существовать без официального лидера. Затем, после внезапной смерти Бентинка в сентябре, они слепили некий руководящий комитет, в который помимо Дизраэли вошли два более уважаемых члена Палаты. Но орган этот носил исключительно формальный характер, и через несколько лет о нем забыли. До 1851 года фактически, а затем и официально лидером консерваторов в Палате общин был Дизраэли. Этот пост он некогда отчаялся получить, и только благоприятное сочетание политических размолвок, личной неприязни и безвременных смертей позволили ему претендовать на него. Как заметил один политик, Дизраэли был «абсолютно одинок, он остался на шахматной доске единственной фигурой со стороны консерваторов, которая возвышалась над уровнем обычной пешки. <…> В таком положении оказывается младший офицер на поле сражения, когда все его начальники убиты или ранены».

13

Выдвижение Дизраэли на пост лидера партии совпало с важными переменами в его личной жизни. В апреле 1847 года умерла его мать, а вслед за ее уходом, в январе 1848-го, скончался отец. Хотя оба родителя не обратились в христианство, их похоронили на церковном кладбище Браденхема, где они жили последние двадцать лет. Оставшись верным своему обыкновению не говорить о матери, Дизраэли ни словом не обмолвился о ее кончине. Но смерть Исаака побудила его отредактировать новое издание произведений отца и в память о нем написать очерк о его жизни. Он с нежностью вспоминал о характере Исаака, столь не похожем на его собственный: «Философическая безмятежность нрава, ясность судьбы, возвышенность устремлений — все это вместе позволило ему пройти жизненный путь, не совершая дурных поступков и почти без дурных мыслей». Дизраэли знал, что о нем самом никто не скажет таких слов. Его отличие от отца нигде не проявлялось так ярко, как в способности отбросить «безмятежность» литературного поприща ради политической борьбы. Дизраэли вообще ни разу не пришлось упрекнуть себя за то, что он называл «одной из немногих слабостей [Исаака], <…> а именно, недостаточно развитое чувство самоуважения». Его собственное понимание иудаизма в значительной степени определялось настойчивым желанием сформировать гордый и самодостаточный еврейский характер в отличие от скромного «слияния», к которому призывал Исаак.