Бенджамин Франклин. Биография

Воздушные змеи также ему пригодились – что Бенджамин и продемонстрирует позже. Запуская один из них, он разделся и нырнул в пруд, затем, плывя на спине, катался по воде, пока змей тащил его по поверхности. «Один из мальчишек помогал мне переносить одежду, пока я плыл, – вспоминал он. – Переплывая пруд с помощью змея, который тащил меня за собой, я не чувствовал ни капли усталости и получил невероятное удовольствие»{21}.

Один инцидент, не включенный в автобиографию (хотя о нем Франклин вспоминал почти семьдесят лет спустя, желая позабавить парижских друзей), приключился, когда он встретил мальчика со свистулькой. Зачарованный этим устройством, он выложил за него все монеты, найденные в карманах. Дома старшие братья и сестры высмеяли его, объявив, что брат заплатил в четыре раза дороже, чем стоила свистулька. «Я рыдал от досады, – припоминал Франклин. – Мои мысли принесли мне скорее огорчение, нежели удовольствие». Он не просто считал бережливость положительным качеством: она была ему еще и приятна. «Трудолюбие и экономия, – напишет он, формулируя тему альманаха Бедного Ричарда, – то “орудие”, благодаря которому человек может стать состоятельным, а значит, блюсти добродетель»{22}.

Когда Бенджамину было шесть лет, семья переехала из тесного двухкомнатного домика на Милк-стрит, где выросли все четырнадцать детей, в более просторный дом, где также размещалась лавка, – в самом центре города, на пересечении улиц Ганновер и Юнион. Матери было сорок пять лет, и в этом году (1712) она родила последнего своего ребенка, девочку Джейн, ставшую любимой сестрой Бенджамина. Они поддерживали переписку всю жизнь.

Новый дом Джозайи Франклина, притом что число детей, все еще проживающих с ним, уменьшалось, позволил ему приглашать на ужин интересных гостей. «За наш стол, – вспоминал Бенджамин, – ему нравилось как можно чаще приглашать друга или соседа, с которым можно было завести умную беседу. Он всегда придавал особое значение выбору темы разговора, либо оригинальной, либо полезной, которая могла положительно повлиять на мышление его детей».

Как утверждает Франклин в своей автобиографии, разговоры были настолько увлекательными, что он «мало замечал или и вовсе не замечал», какие блюда подавались на ужин. Такая тренировка приучила его быть «идеально невнимательным» к еде, это свойство сохранилось на всю жизнь. Он считал его «очень удобным», хотя, возможно, и преувеличивал свою неприхотливость – если принять во внимание количество рецептов американских и французских кулинарных изысков, найденных среди его бумаг{23}.

Помимо этого, новый дом позволил Франклинам приютить брата Джозайи Бенджамина, который эмигрировал из Англии в 1715 году в возрасте шестидесяти пяти лет, когда его тезке было девять. Как и Джозайе, старшему Бенджамину Новый Свет показался неудачным местом для прежнего ремесла красильщика шелка. Но, в отличие от Джозайи, у него не было желания обучаться новому ремеслу. Поэтому он целыми днями сидел в доме Франклинов и писал плохие стихи (включая автобиографию из ста двадцати четырех четверостиший), вел учет полезной семейной истории и посещений проповедей, забавлялся с племянником, постепенно начиная действовать брату на нервы{24}.

Дядя Бенджамин жил у Франклинов на протяжении четырех лет, не особо волнуясь по поводу недовольства не только брата, но в иных случаях и племянника. В конце концов он переехал к собственному сыну Сэмюэлу, ножовщику, который также иммигрировал в Бостон. Спустя годы младший Бенджамин в письме сестре Джейн с юмором вспоминал о «спорах и непонимании», которые выросли между его отцом и дядей. Урок, который извлек его отец из этого родственного визита, «был настолько ощутимым, что они не сумели расстаться хорошими друзьями». В альманахе Бедного Ричарда Франклин позже сформулировал это еще точнее: «Гости, как рыба, начинают дурно пахнуть спустя три дня»{25}.

Образование

Планировалось, что Бенджамин станет обучаться профессии пастора: десятый сын Джозайи должен был стать своеобразной «десятиной», отданной Богу. Дядя Бенджамин активно поддерживал эту идею; среди прочих выгод этого плана ему виделась возможность работать со старыми проповедями из архивов. Десятилетиями он исследовал речи лучших проповедников и записывал их слова, придумав свою собственную стенографическую систему. Его племянник позже будет с иронической усмешкой вспоминать, как он «предложил отдать мне все его рукописные тома, полагаю, для того, чтобы обеспечить базовый запас литературы для начала обучения».