За то, что не проконсультировались с вами до подписания соглашений, мы виновны в нарушении правил bienséance. Но так как мы сделали это не потому, что недостаточно уважали короля, которого мы все любим и почитаем, то надеемся, что это будет нам прощено и что грандиозная работа, которая так успешно выполнялась до сих пор, искусно доведенная до завершения и служащая славе его царствования, не окажется сведенной на нет единственным неосторожным поступком с нашей стороны.
Он неустрашимо продолжал добиваться нового займа. «Несомненно, все сооружение немедленно рухнет, если вы на этом основании откажетесь предоставлять нам дальнейшую помощь».
Здесь одновременно звучала мольба и подразумевалась угроза: предав гласности факт нарушения договоренности между нами, предупреждал он, мы нанесем ущерб взаимным интересам обеих стран.
«Англичане, как я только что узнал, тешат себя мыслью о том, что им уже удалось разделить нас. Надеюсь, что мы не будем разубеждать их в этом и что им придется самим узнать, насколько они заблуждались»[532]
. Вержен был крайне удивлен этим письмом, копию которого направил французскому послу в Филадельфию. «Вы можете представить себе мое изумление, — писал он. — Думаю, было бы правильно информировать наиболее влиятельных членов Конгресса о недостойном поведении его эмиссаров в отношении нас». Он не обвинял Франклина лично и лишь отмечал, что «тот слишком легко уступил предвзятому мнению своих коллег». Далее Вержен посетовал, что новая нация оказалась не из тех, которые вступают в обременительные для себя альянсы. «Нам скудно заплатят за все то, что мы сделали для Соединенных Штатов, — пожаловался он, — и за то, что мы обеспечили им существование как нации».Здесь Вержен мало что мог поделать. Решительное противодействие, о чем тонко намекал Франклин, быстро подтолкнуло бы американцев к еще более тесному союзу с Британией. Поэтому, хотя и неохотно, он решил оставить все как есть, проинструктировав посла не заявлять никакого официального протеста Конгрессу, и даже согласился, чтобы Франция предоставила еще один кредит[533]
.«Два великих дипломатических дуэлянта официально скрестили шпаги, — отмечал Карл Ван Дорен, — и философ изысканно обезоружил министра». Но, возможно, лучшую аналогию позволяют провести любимые Франклином шахматы. Начиная с разыгранного гамбита, приведшего к заключению союза Америки с Францией, и до эндшпиля, обеспечившего мир с Англией при сохранении дружбы с французами, Франклин мастерски вел сложную «трехмерную» партию против двух агрессивных игроков, проявляя исключительное терпение, когда его фигуры оказывались в трудном положении, и умело использовал стратегические преимущества, когда положение его фигур оказывалось более благоприятным[534]
.Франклин способствовал разработке трех великих документов той войны: Декларации независимости, договора с Францией и договора с Англией. Теперь он обратил свои помыслы на достижение мира. «Все войны являются глупостями, очень дорогостоящими и очень вредными, — писал он Полли Стивенсон. — Когда человечество осознает это и согласится улаживать свои споры в третейском суде? Если бы даже люди решали это посредством жребия, это все равно лучше, чем воевать и уничтожать друг друга». В письме старому английскому другу Джозефу Бенксу он еще раз, отмечая важность достигнутого соглашения, повторил свое знаменитое, хотя и отчасти вводящее в заблуждение кредо: «Никогда не бывает хорошей войны или плохого мира»[535]
.Бенни и Темпл
Вместо того чтобы немедленно вернуться домой, Франклин решил насладиться покоем и свободным временем, общаясь с друзьями и членами семьи и предаваясь интеллектуальным занятиям в идиллической атмосфере Пасси. Его внук Бенни томился в школе в Женеве — городе, который с недавних пор оказался в водовороте бурных политических событий (из-за предоставления равных избирательных прав всем его жителям). Теперь, когда дипломатические обязанности Франклина стали не столь обременительными, он решил позволить Бенни приехать в Пасси на каникулы летом 1783 года — впервые за четыре года после его отъезда в Женеву[536]
.