Бенефис

Фарр толкнул дверь, она со скрипом открылась. В спальне, узкой и длинной, царила непроглядная темнота. Фонарик Вулфа выхватил железную спинку старой двуспальной кровати с продавленным матрацем.

Оттуда послышался стон. Фарр тоже издал стон, и волосы у него встали дыбом.

— Убийство, — простонал голос. — О ужас, ужас!

Луч фонарика осветил бескровное лицо старика — глаза его были открыты, и он смотрел на них.

— Кто здесь? — крикнул Вулф.

— Ох, сны мои, сны, запричитал старик. — Приснилось мне, что меня убивают.

Откинув старенькое одеяло, тощий старик в фуфайке и кальсонах слез с кровати и зашлепал босиком по полу. Он шел прямо на них.

Фарр возбужденно шептал что-то себе под нос.

Следователь нащупал шнур выключателя, зажег свет.

Старик, увидев в комнате чужого человека, сказал:

— А вы кто такой, позвольте спросить?

— Теодор Вулф, следователь из полицейского участка на Шестьдесят второй, — показал он на значок.

Герман Фарр заморгал — удивленно и смущенно. Он торопливо схватил со стула брюки, влез в них, сунул ноги в разношенные шлепанцы, натянул подтяжки.

— Лег днем подремать и заспался. Обычно-то я в шесть начинаю ужин готовить, а в полседьмого мы с ним едим. А зачем вы это к нам, следователь? — спросил он.

— Пришел с вашим сыном.

— Он ничего не натворил? — испугался старик.

— Вот не знаю. Пришел выяснить.

— Пойдемте на кухню, — сказал Герман Фарр. — Там лампочка поярче.

Они отправились на кухню. Герман Фарр принес из комнаты третий стул, и они уселись за деревянный стол — Фарр, мертвенно-бледный и измученный, его отец, тощий, морщинистый, с седой щетиной, и грузный Вулф в черной шляпе.

— Где мои очки? — спохватился Герман Фарр.

Он вскочил, нашел очки на полке над плитой. Через толстые линзы его слезящиеся глаза казались огромными.

— А то я вас толком и разглядеть не мог, — сказал он следователю.

Вулф только хмыкнул.

— Так что же приключилось? — спросил Герман Фарр, глядя на сына.

Фарр презрительно усмехнулся.

Следователь вынул из пакета гирю и положил ее на стол. Фарр уставился на гирю с таким видом, словно перед ним была живая гадюка.

— Вы эту вещь раньше видели?

Герман Фарр, накрыв одну ладонь другой, тупо рассматривал гирю.

— Откуда вы ее взяли?! — дрожащим голосом воскликнул он.

— Сначала вы ответьте на мой вопрос.

— Ну да, эта штука моя, только по мне — век бы ее не видать.

— Значит, ваша? — спросил Вулф.

— Да. Я ее прятал у себя в сундуке.

— А что это на ней за пятно?

Фарр не сводил глаз с места, на которое показывал следователь.

Герман Фарр сказал, что про пятно ничего не знает.

— Это следы крови, — сказал Вулф.

— Так оно и есть, — вздохнул Герман Фарр, губы у него дрожали. — Скажу вам всю правду. Жена моя, упокой Господь ее душу, пыталась однажды ей меня стукнуть.

Фарр громко расхохотался.

— Так это ваша кровь?

— Слава Богу, нет. Ее.

Фарр и Вулф в изумлении уставились на старика.

— Вы правду говорите? — Вулф был суров.

— Да я душу бы отдал, если б можно было все переменить.

— Вы ее этим ударили?

Герман Фарр приподнял очки, утер пожелтевшим заскорузлым платком слезинки в уголках глаз.

— Грех не скроешь. Как-то в припадке пьяной злобы — уж очень меня бедность донимала — я запустил в нее эту штуковину, разбил ей голову. Кровь ее. Не имел я права винить ее за то, что она хотела меня убить. Она раз пыталась, вечером, за ужином, только эта гиря у нее из рук выпала и тарелку разбила. Я тогда с испугу чуть со стула не свалился. Вот когда я увидел, как гирька летит, понял, до чего я докатился, да и спрятал ее в сундук — как напоминание о своих грехах.

Вулф чиркнул под столом спичкой, подумал и потушил ее. Фарр курил последнюю сигарету из пачки. Старик плакал, утирая слезы грязным платком.

— Если кто и заслужил такого конца, так это я. В молодые годы я зверем был, жестоким был, да все по безволию своему. Я им обоим много зла причинил. — Он кивнул на Фарра. — Он сколько раз мне говорил, что я ее каждый день понемножечку убивал. Не раз — за что вечных мук заслуживаю — до синяков ее лупил, она как-то утром на холод пожаловалась, так я ей нос в кровь разбил, другой раз с лестницы спустил. А его сколько ремнем лупцевал…

Фарр затушил сигарету, швырнул окурок в раковину.

Вулф неторопливо закурил сигару.

Старик плакал в голос.

— Этот парень, он живой свидетель всех моих злодейств, но он и не догадывается, как жестоко я страдаю с тех пор, как несчастная моя жена покинула этот мир, не знает, какие жуткие кошмары меня по ночам мучают.

— Когда она умерла? — спросил следователь.