Беньямин и Брехт – история дружбы

Момент, когда казалось, что вскоре можно будет перейти от планирования к осуществлению, всего несколько недель отделяли от прошедших 14 сентября 1930 года выборов в немецкий Рейхстаг. Сенсационный прирост голосов, отданных за нацистов – с менее миллиона в мае 1928 года до почти шести с половиной миллионов в сентябре 1930 года, – был не просто предупреждением о приходе национал-социалистов к власти. Рассказывают, что на следующий день после выборов Лео Лёвенталь сказал остальным сотрудникам Института социальных исследований: «Мы не можем здесь больше оставаться, нужно готовиться к эмиграции»²²³.

Опасность установления фашистской диктатуры была всего лишь крайним выражением ситуации, повсеместно характеризуемой как «кризис» – ни одно другое слово не употреблялось в те годы столь часто. Напряжённое положение в сферах политики, экономики и культуры давало к тому множество поводов. Мировой экономический кризис достиг в Европе пика летом 1930 года; в Германии количество безработных выросло за год с менее чем двух до более четырех миллионов. Весной пало коалиционное правительство Германа Мюллера и был распущен Рейхстаг; множились забастовки, демонстрации, уличные столкновения, были приняты чрезвычайные меры. Согласно «Декрету против радикалов», принятому в январе 1930 года, государственные служащие, признанные неблагонадежными, не могли занимать ответственные должности. Открыто заговорили о нарастающей фашизации.

Страница дневника Армина Кессера с вырезкой из газеты Tempo от 3 марта 1931, анонсирующей выход журнала Krise und Kritik

Интеллектуалы и художники страдали от кризиса не только в связи с высоким уровнем безработицы. Нередко запрещались театральные постановки, а цензура в печати усиливалась. Характерно, что к слову «кризис» прибегали независимо от политической ориентации. Идеологи набирающего силу национал-социалистического движения также пользовались им, говоря о проявлениях «кризиса культуры, оказавшегося при пристальном рассмотрении кризисом общества»²²⁴.

Критическая ситуация в общественной жизни побудила группу авторов задуматься о самостоятельном издании журнала, чтобы способствовать осознанию собственной ситуации и усилению своего влияния на общественную жизнь. Krise und Kritik объединял различные движения мысли; никто не может быть назван единственным автором идеи. Первоначальным толчком были беседы Беньямина и Брехта после их сближения в мае 1929 года. В записной книжке, начатой в тот месяц, Брехт записал название Kritische Blдtter [Критический бюллетень], непосредственно связанное, как и помещенный там же «План журнала», с более поздним меморандумом Krise und Kritik, написанным Беньямином²²⁵. Возможно, именно с этими мыслями Брехт писал Бернарду фон Брентано, берлинскому корреспонденту Frankfurter Zeitung, 2 июля 1929 года: «Нам всё же надо поговорить о журнале. Я вижу всё больше возможных сотрудников!»²²⁶

Развитие проекта отражено в письмах Эрнста Ровольта своему автору, Бернарду фон Брентано, в 1930-м и 1931 го дах²²⁷. Идея приобрела более определенные очертания в течение нескольких недель лета 1930 года. Ровольт её поддержал, он прочил в руководители Герберта Иеринга, берлинского театрального критика, печатавшегося, как и Беньямин с Брехтом, в его издательстве. В письме Брентано от 25 июля 1930 года Ровольт уже советовал быть сдержаннее: «Вероятно, журнал Иеринга придется отложить, времена очень уж паршивые для подобных начинаний». Ещё через шесть недель издатель по-прежнему считал, что периодическое издание находится «в самом зародыше, как и прежде», «всё к настоящему моменту очень неопределённо». «Необходимо обсудить всё при встрече и подробно». Это не мешало Ровольту высказывать в письме Брентано весьма определенные идеи относительно облика, содержания и авторов журнала: