Бенито Муссолини

Позднее, по его словам, он работал землекопом и разнорабочим в мясной лавке, затем посыльным в винном магазине и на шоколадной фабрике. Однажды он был арестован за попрошайничество на улицах Лозанны, а в другой раз — в Женеве, когда сидел без работы и напал на «двух англичанок, сидящих на скамье со своим завтраком — хлебом, сыром, яйцами. Я не мог удержаться, — признался он. — Я набросился на одну из ведьм и вырвал у нее из рук еду. Если бы они попытались сопротивляться, я бы задушил их — задушил бы, поверьте мне!»

Насколько все это соответствует действительности, сказать невозможно, ясно одно: к концу лета он подыскал постоянную работу и больше не голодал. Поскольку рабочие, с которыми он общался, считали его интеллигентом, Бенито предложили пост в секретариате лозаннского отделения профсоюза каменщиков и работников физического труда, и он стал ответственным за пропаганду. Он также давал уроки итальянского языка и получал деньги за статьи, в которых излагал особую форму анархического социализма, давал волю своему антиклерикализму и извращенному чувству социальной справедливости, демонстрируя злобную враждебность по отношению к тем людям и классам, к которым он питал личную неприязнь. Он стал много читать, настойчиво и бессистемно, как будто хотел за несколько месяцев постичь всю историю политической философии. Он в спешном порядке ознакомился с различными работами Лассаля, Каутского, Кропоткина, Маркса и Шопенгауэра, Штирнера и Ницше, Бланки и Бертони, заимствуя у них идеи, искажая и развивая их. Позднее он накинулся на Бабефа, Прудона, Канта и Спинозу, Гегеля, Фихте, Сореля и Гюйо, и все, что он читал, оказывало на него огромное влияние, так что одна женщина, с которой он повстречался в Женеве, имела основание сказать, что «его философские взгляды всегда отражали мысли последней прочитанной им книги». Он черпал вдохновение не в напыщенных произведениях Маркса, которого он так и не понял, а в гневных трудах и полной драматизма жизни Луи Огюста Бланки, неистового французского революционера, а также князя Петра Алексеевича Кропоткина, русского анархиста. Примечательно, что единственным произведением, упомянутым в его автобиографии, была книга Постава Лебона «Психология толпы».

Захваченный видениями насилия, он скитался по улицам Лозанны и Берна, не уставая спорить и ругаться, выступать с зажигательными речами перед своим профсоюзом. Вечерами он большей частью находился в обществе русских студентов, странных, диких, развращенных представителей богемы и нигилистов; пил с ними, предавался любви и спорил так неистово, что, как сказал один из них, он, видимо, считал, что «каждый его день мог стать последним». Они называли его «Бенитушко», но он возражал против подобного проявления нежности, предпочитая именоваться в стиле Сореля «апостолом насилия». «Когда же наступит день мести? — постоянно вопрошал он. — Когда же люди освободятся от тирании и религии, этой „аморальной болезни ума“? Кто такой был Христос, спрашивал он в грубой форме, как не „жалкий, ничтожный человек, который за два года обратил в веру всего несколько деревень и учениками которого была дюжина невежественных бродяг, подонков Палестины“? Что представляла собою Швейцария, как не „демократию сосисочников, которая никогда не знала, как найти способ выразить протест, и притворялась, что не понимает своего огромного позора, уверовав, видимо, в то, что яблоко Вильгельма Телля достаточно для увековечения традиции свободы“? Летом 1903 года, по мнению миролюбивых швейцарцев, он зашел слишком далеко и был арестован за обращение к своему профсоюзу в Берне, в котором он предложил объявить всеобщую забастовку и проповедовал насилие в качестве средства удовлетворить требования, выдвинутые рабочими. Проведя двенадцать дней в тюрьме, он был выдворен из Бернского кантона и спешно переправлен через границу в Кьяссо. Однако менее чем через неделю он вновь появился в Швейцарии более неистовый, чем ранее.

Ему было теперь двадцать лет, а выглядел он уже как закаленный революционер, рано повзрослевший благодаря горению внутренних страстей. Его прекрасные длинные черные волосы уже начинали редеть, а жгучие черные глаза сильно поблекли. Белизну кожи подчеркивали черные усы и короткая бородка, которую он редко сбривал чаще двух раз в неделю. Анжелика Балабанова, умная чувственная социалистка из России, говорила, что он к тому же редко моется [1] . Кроме того, он был, по ее мнению, нервным, легко возбудимым, жалким, склонным к богохульству человеком, мстительным, нарочито плохо одевавшимся лентяем, ненавидевшим физический труд и возомнившим себя интеллектуалом. Он постоянно жаловался на здоровье, хвастаясь одновременно своей силой. Анжелика Балабанова предполагала, что за этим броским, самоуверенным фасадом может оказаться робкий, не уверенный в себе человек, если он окажется в обществе людей, стоящих выше него в социальном и интеллектуальном плане.