Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения

Конечно, князь не состоял в тайных обществах и даже не одобрял выхода на площадь. В чем, кстати, следователи, да и сам император, долго сомневались. Однако разгром мятежа и казнь виновных Вяземский пережил тяжело. Не хотел ехать в Москву на коронацию. Писал жене и друзьям откровенные письма. Которые всегда перехватывались. И именно с расчетом на перехват Петр Андреевич высказывался хлестко, надеясь обратить на себя внимание правительства: вдруг заметят и позовут советоваться.

Не позвали. Сочли тон недопустимым. "Небольшое число заговорщиков ничего не доказывает, — писал князь из Ревеля Жуковскому — Единомышленников у них много. А перед нами 10 или 15 лет общего страха после случившегося. И вот им на смену валит целое поколение. Это должно постигнуть и затвердить правительство. Из-под земли, где сейчас невидимо, но ощутимо зреет молодое племя, оно пробьется во всеоружии мнений и недовольства. В головах у людей, насильно сдерживаемых, утесняемых на каждом шагу, мучимых надзором, будут роиться ужасные злодейства, безрассудные замыслы. А разве наше положение не противоестественно? Разве не согнуты мы в крюк?"

Мало ли таких точно слов слышали стены Следственного комитета? "Откройте широкое поприще для ума, и ему не будет нужды бросаться в заговоры, — продолжал князь. — Без свободного кровообращения делаются с человеком судороги. Как не быть у нас потрясениям и порывам бешенства, когда держат нас в таких тисках?"

Может, Василий Андреевич и ознакомил государя с письмом. Однако император отчего-то именно Вяземского очень не любил. И сказал при просмотре списка заговорщиков: "Отсутствие его имени в деле доказывает только, что он умнее и осторожнее других".

Накануне казни заговорщиков записная книжка Вяземского безмолвно принимала признания: "На днях грянет гром. Хороша прелюдия для коронационных торжеств! Во вкусе древних, которые начинали праздник жертвами и пролитием крови ближнего!"

Супруга княгиня Вера Федоровна звала мужа домой, в Москву, но тот отнекивался: "Для меня Россия будет опоганена, окровавлена. В ней душно, нестерпимо. Сколько жертв и какая железная рука пала на них! Я не ожидал решимости от правительства, надеялся на проблеск цивилизации. Теперь не смогу жить на лобном месте!"

Вот такой человек вместе с Пушкиным просился в армию. Слыл его ближайшим другом. Как не приписывать им общие мысли? Да и сами эти мысли разве не разумны? Разделил бы, если бы не знал, что за ними реки крови, поля трупов.

"НАПИТАТЬ ВООБРАЖЕНИЕ"

Легенда делает имя. А Пушкин жил тихо, имел примерное поведение, хватил новую цензуру за послабление авторам и… заметно сдувался, несмотря на то что писать стал лучше, самостоятельнее, не под Байрона. Всякий это чувствовал, но… нет остроты, скандала, вызова. Поэт пробовал, как встарь, езжать к проституткам, кутить с молодыми гусарами, мальчиками 17 лет. Но и мальчики нынче не те. Каждого слова стерегутся. Орут в полголоса. Пьют без расслабления души и мыслей. Без сердечного единения, как бывало с теми, с другими, которых нынче нет.

А потому и пить "огадило".

Вдруг война. Явилось чудо, какого не ждали. Вот он, случай напомнить о себе. И не стихами — делом. Избочениться, наскандалить, чтобы во всех гостиных ахали и пересказывали друг другу с краснотой щек, с дамским хихиканьем и восхищенной завистью. Тогда и тиражи пойдут. Вот "Гуан" по 11 рублей за строку. А будет по 22, это точно!

Отказано.

Жуковский оправдывал государя, говорил, что тот намерен поэта беречь.

Те тоже берегли!

И вот Пушкин ни в рудниках на цепи, ни в армии на лихом коне, а значит — нигде. Между небом и землей. Нет ему приюта.

Вяземский тем временем ныл влиятельным при дворе лицам, тому же Жуковскому, как полезно поэту будет оказаться среди картечи. Опальному Александру Тургеневу писал: "Пушкин ведет жизнь самую рассеянную, и Петербург мог бы погубить его. Ратная жизнь переварит его и напитает воображение существенностью. До сей поры главная поэзия его заключалась в нем самом. Онегин хорош Пушкиным, но, как создание, оно слабо".

Для Бенкендорфа хуже всего было то, что, говоря с поэтом, приходилось держать в голове и его неприятного друга. Помнить, что было сказано Вяземскому Что обещано. В чем отказано.

П.Л. Вяземский. Рисунок А. С. Пушкина

Этот человек имел на Пушкина огромное влияние и все время попадался Александру Христофоровичу под руку.

Шеф жандармов знал, что старая знать никогда не простит таким, как он — выскочкам, — своего оттеснения от трона. Сам немец, жена казачка. Коромыслом перешибет. Ее предков у них на дворе секли, ибо предки суть беглые, на вольные земли, подальше от барина. Пушкин вот не понимал, почему ему, неслужившему, необученному человеку, не место в армии. Он 400-летний дворянин. Так извольте.

Настоящая, коренная знать умела показать свое превосходство даже государю. Старые роды, гордые. И где они теперь? На вторых, на десятых ролях. Кому принуждены кланяться? Всякой мелочи, которую надуло из-за границы в петровское окно с косой рамой?