Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Кони с места взяли в карьер, будто отбросив рыжего Фогеля назад, в глубину туманной и душноватой улицы. Да, фамилии знакомые! Он мог бы многие прибавить. Однако покойный государь не верил в серьезность намерений болтунов. Почему? Давний приятель Бенкендорфа по павловским временам нынешний управляющий Иностранной коллегией Карл Нессельроде передавал, кажется, год или два назад забавный диалог между австрийским послом Лебцельтерном и посланником Дании графом Бломом, прожившим в России чуть ли не четыре дееятка лет. Австриец, женатый на графине Лаваль и потому особо пристрастный к русским перипетиям, весьма волновавшим, впрочем, и самого Меттерниха, завел беседу с Бломом о темных слухах, носящихся по Петербургу. В слухах сообщалось, что заговорщики готовы перенять власть. Блом над заговором насмехался.

— Да вы что?! — ответил он Лебцельтерну. — Неужели не знаете эту страну? Никогда ничего подобного здесь не произойдет!

Нессельроде выставлял Блома весьма прозорливым и догадливым дипломатом. Бенкендорф только покачал головой. Жена Нессельроде Мария Дмитриевна куда дальновиднее супруга. Судьба еще предоставит возможность убедится в правильности случайно промелькнувшей мысли. На повороте Бенкендорф оглянулся, но Фогеля в глубине жемчужного марева он не обнаружил. Фогель исчез.

Жизнь за царя!

Великий князь Николай принял Бенкендорфа сразу.

— Как в городе? — тревожно спросил он.

— Государь, вы знаете, что при покойном императоре никто не имел права носить очки. Но я вменил бы в обязанность нацепить их на нос прежде всего Милорадовичу. На улицах будто бы все тихо. Однако, государь, надо действовать. Нет никакого сомнения, что заговорщики попытаются обратить в свою пользу переприсягу. Вот только с чего начнут?

— Я получил сходное известие. Брат полковника Ростовцева, подпоручик Яков Ростовцев, явился с письмом, в котором предрекает большие беды и прямо свидетельствует о наличии заговора и готовящемся выступлении.

— Знаю обоих. Младший тоже в егерях. Имеет склонность к литературным занятиям. Настроен весьма романтически.

— Это чувствуется по письму. Но рассуждает здраво.

— Среди офицеров слишком много поэтов. Столько не требуется России. А Михайло Андреевич плотно окружен ими. И все участвуют в обществе.

— Я решился действовать самостоятельно. На понедельник назначен сбор генералов и полковых командиров гвардейского корпуса. Воинов лично отвечает за явку. Накануне мне сообщили мнение членов Государственного совета. Там единства нет. Кричат и перессорились. Мне все надоело. Если суждено быть императором хоть час, то я покажу этой своре, что значит обладать властью. Послал за Лобановым-Ростовским. Пусть чиновники министерства юстиции подготовят к печати документы и обнародуют без промедления. Еще раз получил весть от Алексея Андреевича. Устойчиво заявляет о намечающемся выступлении.

— Сколько подтверждений, государь! Аракчеев, несомненно, с покойным императором обсуждал сию проблему. Разве можно в его осведомленности усомниться? Он не разделяет мнения Милорадовича. И более того, не принял его у себя, как бы причисляя к виновникам будущих происшествий. Стоит, государь, вспомнить, что Аракчеев отсутствовал в несчастный день кончины вашего отца. Многие потом утверждали, что он Палена давно раскусил и не позволил бы действовать безнаказанно. Действия Аракчеева всегда имеют под собой основу, хоть я с ним и не в самых лучших отношениях. Покойный император в нем видел главную опору. Он предугадывает, что вы лишите Михайло Андреевича благоволения за попустительство заговору. Вот итог моих размышлений!

— Рассуждаешь здраво. Поговори завтра, с кем можешь. Утром в понедельник не выпускай Милорадовича из виду. К нему прямо с утра, а потом во дворец. Он ручался головой за спокойствие в столице. Он виноват во многом. Твое к нему дружелюбие не должно служить препятствием интересам России. Прощай! Будь при мне. Надеюсь на тебя. Ты видишь, как я одинок. На кого положиться, если не на тебя? Зайди к матушке. Она спрашивала.

— Государь, я весь ваш.