Бенкендорф. Сиятельный жандарм

— Ужасно, когда привезут Михайлу Орлова. Я чувствую по Алексею, что он вмешан. Вмешан и Волконский. За ним пока не послали, но он мой друг. Как мне допрашивать его? Как судить?

— На всяком месте человек бывает порядочен, — ответила Елизавета Андреевна. — Только человеческая злоба не позволяет достойно выполнять свой долг. Но ты не злой, а добрый. Верность долгу и присяге нельзя ставить в упрек.

Она, конечно, права, но на сердце от того не легче. Бенкендорф спросил у флигель-адъютанта Дурново, куда еще он возит арестованных. Оказалось, в Шлиссельбургскую крепость. Там Анненков, Арцыбашев и один из Муравьевых. В Шлиссельбурге тяжелее. Если Сержа Волконского и Михайлу Орлова упрячут туда, он намекнет государю о том, что многие ждут от него милости. Милости, а не прощения!

Да, он завершит и придаст стройность проекту. Наконец-то в России будет настоящая полиция, а не тайная канцелярия или экспедиция, пользующаяся услугами черт знает кого. Шервуд, Майборода и всякие случайные люди вроде кавалергарда Горожанского не понадобятся. С этой неслучайной мыслью он сел за стол и придвинул свечу.

С дурной стороны

Допроса Трубецкого он ждал особенно. Внешне князь держался всегда уверенно и даже кичливо, манерами подчеркивая родовитость и придворные связи. Взгляд у Трубецкого открытый, дерзкий, что при некрасивом лице придавало выражению нахальные черты. Князь Александр Николаевич Голицын, когда члены следственной комиссии рассаживались, сказал Бенкендорфу:

— Надо судить не по словам, а по делам, не по прожектам, а по поведению, не по намерениям, а по содеянному.

— Если так, — улыбнулся Бенкендорф, — то отпустить надо.

— Это почему? — удивился Голицын и перекрестился, что с ним, несмотря на демонстративную религиозность, случалось не часто.

— Да потому, Александр Николаевич, что на площадь он не явился, то есть струсил самым отъявленным образом. Как объяснить? Что за военный вождь, коли бросает войско на поле брани? О чем тут разглагольствовать? Науськивал других, а сам прятался неподалеку. — Это выше моего разумения. Так что дел за ним никаких, окромя нечистой болтовни. Я сам слышал от государя, как он ползал перед ним на коленях, вымаливая прощение. Гвардейский офицер!

Во время допроса между Бенкендорфом и Трубецким произошел короткий диалог. Бенкендорф поинтересовался, знала ли жена Трубецкого о намерениях мужа. Трубецкой, разумеется, отрицал, во что Бенкендорф не поверил. Не только милая жена знала, но и ее сестра и сам господин австрийский посланник. Однако доказать невозможно. Вот она, русская аристократия! Чуть что — убежище отыскивают в иностранных заповедниках. Какая надежда у него бродила, ежели он скрылся на австрийской территории? И в какое положение он поставил посланника? Да, наши либералы о том не думают. Восхваляя себя, опустят неугодное. Так оно, кстати, и получилось. Никто не слышал от Трубецкого внушительных разъяснений, отчего прятался в Главном штабе и лишь выглядывал, как filer, из-за угла?

Рылеев понравился еще менее Трубецкого. Из всего известного становилось очевидным, что он был настоящей душой заговора. Бумаги составлял, манифесты и предназначал Каховского для нанесения удара покойному императору. Зная нрав Каховского, убеждал и с нынешним государем расправиться.

— Это первый злодей, — сказал Голицын, когда расходились после допроса.

— Разве поэт способен быть злодеем? — иронически спросил Бенкендорф. — Поэзия есть нечто романтическое.

— Его поэзия невелика ростом, как и он сам. Вот почитайте, — И Голицын взял листок из рук Боровкова. — Смерть на дуэли своего родственника Чернова воспел. Секундантом у него состоял. Видите, что пишет: вражда и брань временщикам!

Стихи были неважнецкими, но злыми.

— Как в них все совмещается! — воскликнул великий князь Михаил. — И коммерция, и вольнодумство, и приверженность к звонкому слову!

— И опять спрятался в здании американской компании, — сказал Бенкендорф. — На площадь не явился. Никто его там не видел. А утверждает, что побежал отыскивать Трубецкого и не возвратился. Отчего? Если у мятежников безначалие, то, наоборот, должен действовать, когда не трус. Какова цена его поэзии? Что он там лепечет насчет свободы?

Вышли в морозную ночь. Сев в карету, Бенкендорф вспомнил и другие стихи Рылеева. Младшая падчерица Элен, страстная охотница до разного рода чтения, выписывала «Полярную звезду», где он и прочел вместе с женой, не пропускавшей никаких сведений о Малороссии: «Пора! — мне шепчет голос тайный. — Пора губить врагов Украйны!» Известно мне: погибель ждет того, кто первый восстает на утеснителей народа — судьба меня уж обрекла. Но где, скажи, когда была без жертв искуплена свобода?»