Бенкендорф. Сиятельный жандарм

«Я имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство, в особенное, личное мне одолжение, испросить у Государя Императора к празднику Святой Пасхи всемилостивое совершенное прощение корнету Лермонтову и перевод его в лейб-гвардии гусарский полк», — писал Бенкендорф, рисуя в воображении коварную усмешку Чернышева по прочтении слов: в особенное, личное мне одолжение… Ну вот! Отыскали ход к начальнику III отделения! В личном одолжении Чернышев не смел отказать Бенкендорфу, и Лермонтова в первых числах апреля перевели в Царское Село.

А в кого метила вольнодумная концовка стиха на смерть Пушкина? Недаром на листке, присланном в Зимний, чья-то анонимная рука вывела: «Воззвание к революции».

— И все-таки не след сожалеть о содеянном, — отозвался Пономарев. — В бытность твою заплечных мастеров уничтожили, орудия пытки истребили, само понятие тайной канцелярии в большинстве дел устранили. Почти двадцать лет в России ничего не слышно о революционистах. А что в Европе?!

Человек на этаком месте

Мысль о Лермонтове, однако, не покидала Бенкендорфа. Что-то его мучило и не давало покоя. То ли мятежность начавшегося под ветром движения волн, то ли воспоминания о резких словах государя, которого одернула сестра великая герцогиня Веймарская при известии о гибели поэта на коварной кавказской дуэли.

— Что же Лермонтову недоставало? Слава невероятная. Стихи расходились, как птицы разлетались — по всей России. Для него почти не существовало цензуры, как для Пушкина, которого действительно держали — и я в том числе — крепко в узде. Но к этому принуждала обстановка после бунта на Сенатской. Между тем я всегда был с ним корректен и хотя не любил, особенно когда он приходил в возбуждение, понапрасну не теснил и государя не науськивал. Зачем Лермонтову было дерзить великой княгине Марии Николаевне на маскараде в Дворянском собрании под Новый год? Разве дерзость украшает мужчину? А дуэль с де Барантом?! И по какому ничтожному поводу! Испуганное возможной гибелью поэта от руки француза общество искало справедливости. Что ж! Людей трудно упрекнуть! Но вот через год Лермонтов погиб от руки русского и в присутствии многих русских! В присутствии известного бретера Руфина Дорохова. Мартынов не был представителем большого света. Наоборот, Лермонтов был выходцем из аристократических кругов. Зачем поэту было язвить товарища? Ничего политического в поведении Мартынова не проскальзывало, никакого тайного противодействия Лермонтову он не оказывал. А смешным быть — не запретишь. Терпение к насмешкам и у святого истощается. Меня опять обвинили. И жестоко. Хоть не француз, так кавалергард! Я не могу приставить к каждому поэту жандарма с приказом охранять. Если и приставил бы — скажут: арестовал! Выслал бы с фельдъегерем Дантеса — обвинили бы, что спас. Я ведь Пушкину открыл дорогу к императору в — конце ноября, за два месяца до дуэли. И что же?! Пушкин дал слово государю не затевать драки и нарушил его. Как III отделение обязано было поступать в частном деле?

Они долго еще стояли на палубе, пока не поднялся сильный ветер, заставивший уйти в каюту.

За обедом Бенкендорф довольно мрачно сказал, что на лечебных водах придется заняться докладной запиской по крестьянскому вопросу, которую он намеревался осенью подать государю:

— Указ от второго апреля позапрошлого года много продвинул вперед крестьянское дело, однако кое-кто считает его мертворожденным. Я с этим совершенно не согласен. Опыт показывает, что если указ использовать в соответствии с нашими законами, то результаты не замедлят появиться.

Указ императора об обязанных крестьянах гласил, что помещики обладают правом заключать с крепостными договора, по которым, сохраняя право собственности на землю, они могли отдавать ее в пользование крестьянам за условленные повинности.

— Однако ничего из этого благого начинания не получается, — сказал Пономарев. — Я слышал, что граф Воронцов пытался вступить в соглашение со своими крестьянами, и каков результат?! Чиновники дали от ворот поворот. И Киселев твой не помог. Ваш Секретный комитет оказался бессилен.

— Ничего подобного, — вмешался Сахтынский, — совершенно не бессилен. Я сам готовил документ для Александра Христофоровича, который он направил Киселеву с советом жалобу Михаила Семеновича передать государю императору. На стороне указа теперь двое — Воронцов и Киселев при нашей поддержке. Препоны ставят в Министерстве внутренних дел. Одновременно Александр Христофорович высказал недавно мнение о сокращении численности дворовых людей.