Бенкендорф

Финальная театрально-эффектная сцена «прощения» описана А. С. Гангебловым: «Стоянка гвардии в Белоруссии завершилась манёврами, которыми государь остался совершенно доволен и принял небывалое дотоле приглашение своей гвардии: откушать у неё хлеба-соли. Пир был задуман широко и, должно быть, задуман задолго до его исполнения; припасы к нему выписывались из дальних мест: вина из Риги, рыба из Астрахани и т. д. Стол приготовлялся на тысячу особ, для чего возвели галерею, с местами в ней, устроенными амфитеатром, так что государь, занимая центр оного, был на виду у всех присутствовавших. Едва успели усесться по местам, раздалось хлопанье пробок. Государь… велел наполнить свой бокал и, встав, первый провозгласил тост в честь гвардии. После царского бокала тосты не прерывались во весь обед. Натянутости не было никакой; все говорили шумно, громко. Вне галереи — другой гром и шум; там пировала вся гвардия, там несколько хоров музыки, песенники; всё это сливалось в один нестройный, но торжественный гул. Предупредительности государя в произнесение тоста приписывали особенное значение. У всех оставалось ещё свежо в памяти, с каким нескрываемым гневом государь на своём пути из-за границы встречал гвардейские полки, и вдруг такой резкий поворот, такое неожиданное благоволение! Вариаций на эту тему было много; говорили, что государь смягчился и допустил позвать себя на обед, желая тем явить готовность свою к забвению старого, к некоторого рода примирению с своей гвардией. Не менее толков возбуждала и догадка, кому первому вспала оригинальная мысль об обеде? Одни приписывали её Чернышёву, другие Бенкендорфу, а иные — кому и повыше… Этот вопрос так и остался неразгаданным»135.

Бенкендорф также запомнил грандиозный пир: стол, накрытый на 800 персон, игру 600 музыкантов… Хлопанье пробок шампанского заглушалось громом салюта из ста орудий и криками «ура!», которые издавали 40 тысяч человек одновременно. «Земля дрожала! …Какая сцена — величественная для нас и устрашающая для врагов!»

Последовавшие перемены в гвардии, в том числе череда воинских назначений и отставок, затронули и Александра Христофоровича.

Бытует мнение о том, что неудовлетворённость императора Александра поведением Бенкендорфа в «семёновском деле» и расследовании деятельности тайных обществ привела к тому, что он якобы «понизил» своего генерал-адъютанта в должности, переведя его из начальников штаба гвардейского корпуса «всего лишь» в командиры дивизии. Но вопрос в том, почему перевёл и в какую дивизию. После смотра в Бешенковичах Бенкендорф был не только не «понижен», но произведён в следующий чин генерал-лейтенанта (20 сентября 1821 года), причём в обход трёх генералов «по старшинству». В результате его прежняя должность перестала соответствовать новому званию. Сам Бенкендорф писал: «Эта милость с лихвой окупила мои заслуги, стала приятной компенсацией за неприятности и недовольство, которые навлекла на меня неприятная история с Семёновским полком»136.

Первого декабря 1821 года генерал-лейтенант Бенкендорф был назначен командиром Первой кавалерийской дивизии, украшением которой были Кавалергардский и Конногвардейский полки — не только военная, но и политическая элита, долгое время игравшая важную роль в поддержании (или нарушении) стабильности трона Российской империи. Подчинить такую силу «провинившемуся» в качестве «наказания» — чересчур решительный шаг даже для «отвода глаз», как иногда трактуют поступок Александра. К тому же в дополнение к новой должности император пожаловал Бенкендорфу «единовременно» 50 тысяч рублей137.

В Белоруссии гвардия провела восемь месяцев на зимних квартирах. Весной 1822 года войска неспешно отправились в обратный путь (Бенкендорф назвал его «променадом») и подошли к Петергофу в июле, как раз к началу традиционных петергофских празднеств.

Заняв командирскую должность, Бенкендорф отошёл от военно-полицейских обязанностей — по крайней мере на ближайшие годы. Будущий декабрист Г. С. Батеньков, в то время служивший «по особым поручениям» при Аракчееве, вспоминал «семейные, довольно многочисленные собрания в воскресные дни у градского головы Кусова, где все… были на воле, не стесняясь и нередким присутствием генерала Бенкендорфа, не имевшего тогда полицейского значения и бывшего со всеми, как прилично симпатизирующему к своему кругу гостю». «Не стесняясь» — значит, свободно ведя при нём разговоры: «Оттенки… были различны, но все… согласны были в неудовлетворительности настоящего положения дел, [поскольку] приобрели… новые понятия и сильную жажду, ежели не политической, по крайней мере гражданской свободы, прочного юридического быта и открытых дверей прогрессу»138.

Жизнь сорокалетнего Бенкендорфа снова втянулась в размеренный ритм столицы: зимние светские развлечения, весенняя пора учений и подготовки войск к смотрам, сами смотры, летние лагеря в Красном Селе и придворная жизнь в Царском Селе. Отпуск 1822 года он провёл с отцом в Ревеле и его окрестностях.