Бенвенуто

Очевидно, она надеялась вбить клин между трудовым коллективом и нами, буржуями, с целью лишить нас поддержки простых французов. Эта самая поддержка здорово мешала рейдерам. Рабочие заступались за нас, и администрация остерегалась доводить конфликт до взрыва.

Мадам заливалась соловьем, что эта «русская авантюра» долго не протянет и работникам следует урвать поскорее, кто что сможет, прежде чем наша лавочка – «экран» (как она выражалась) – схлопнется.

Когда мы уже к вечеру вернулись на фабрику, сотрудники рассказали, что мадам Лассер только что была здесь и недавно упорхнула. Потом они оторопело поведали про ее речи и попросили от нас объяснений.

Я не знал, что сказать, но, похоже, работники поняли, что мы люди бесхитростные и не собираемся никого обманывать.

Разумеется, такого неприкрытого давления и террора я уже не вынес и написал возмущенное письмо в Инспекцию, требуя наконец прекратить произвол и беззаконие. Вот это мое единственное письмо, написанное в Инспекцию, некие загадочные личности тут же решили разыграть как козырь против нас. В мастерстве им не откажешь – они из нас же сделали обвиняемых.

Вместо того чтобы назначить проверку фактов, указанных в моем письме, начальник Инспекции повел себя иначе.

Письмо было передано прямо в руки объекту критики, и мадам Лассер тут же обратилась в суд с жалобой на клевету.

Дальше у заговорщиков все пошло как по маслу.

Прокурор немедленно поддержал обвинения инспектрисы, будто только этого и ждал.

То есть с этого момента уже не мадам Лассер искала сатисфакции, но сама Французская Республика в лице прокурора требовала покарать меня ради сатисфакции «оболганной» перед ее начальством мадам. Почувствуйте разницу, как говорится.

Уголовная статья, которую мне инкриминировали, – это статья о клевете, вполне серьезная и предполагающая до пяти лет лишения свободы. Но, к сожалению для заговорщиков, компромата на меня у них в руках все-таки было маловато.

Опытные злодеи понимали, что одно-единственное письмецо, в котором затравленный русский, плохо зная язык и местные порядки, всего лишь просил о справедливости, никак не тянуло на уголовное дело.

Поэтому, когда прокурор вдруг излишне ретиво поддержал «обвинения», мягко говоря, начало попахивать предвзятостью. Доказательную базу сшиваемого белыми нитками дела требовалось срочно укрепить. И масоны провернули еще один «гениальный» ход: они просто пришили мне чужое дело, да и все. Да, вот так тупо и примитивно.

Братва собрала в кучу массивную пачку писем и документов, которая хранилась в Инспекции труда и касалась какого-то бедолаги из Швеции, коего я никогда не знал и не видел, положила мое письмо сверху и передала судье всю толстенную стопку бумаг.

Стопка отныне выглядела как солидное досье, собранное терпеливыми инспекторами, чье ангельское терпение наконец лопнуло.

Шведа, видимо, к тому времени французы довели основательно, он письменно посылал их всех куда подальше и ругался отборным матом на разных языках.

Причем бедняга занимался этим в течение долгого времени, поэтому макулатуры накопилось изрядное количество.

Так вот, старшей судье-следователю города Драгиньян положили на стол пухлую пачку документов по делу о клевете против некоего русского нувориша-выскочки, который явно не умеет себя вести в культурном французском обществе.

Прокурор обвинения поддержал.

Что, по-вашему, сделает судья, перегруженная работой и не имеющая ни возможности, ни времени сразу ознакомиться с делом? А если еще и прокурор подзуживает, встречаясь то и дело в коридоре? Правильно: возбудит дело и сунет его в долгий ящик.

Судья почти наверняка взглянет мельком на солидную пачку, вздохнет, полистает ее и просто вынесет стандартное решение. А потом у судьи, если дело уже возбуждено, в отношении подозреваемого только три опции:

1) присвоить ему статус обвиняемого;

2) присвоить статус вынужденного свидетеля;

3) присвоить статус свидетеля по делу.

Статус обвиняемого по статье «Клевета» при этом фактически ставил крест на моем пребывании во Франции. Вернее, мне в статусе подследственного просто не выдали бы вида на жительство.

А нам с Ириной был необходим для работы и инвестиций хотя бы стандартный вид на жительство на десять лет. Временный документ на один год меня никак не устраивал, ведь только продление его занимало каждый раз несколько месяцев, и в это время я никуда не мог уехать из страны.

С клеймом клеветника было бы бесполезно обращаться для защиты своей репутации и бизнеса к журналистам или в администрацию. Никто и слушать бы не стал.

Дело потом могло тянуться лет пять, все это время я носил бы позорное клеймо и существовал во Франции на птичьих правах.

В таких условиях любое терпение должно было лопнуть. Мы с женой и детьми просто уехали бы из страны восвояси, бросив всё: и имущество, и дела.

Именно этого рейдеры и добивались. Это и был пункт номер один их стратегического плана.

Так вот, вернемся к моменту, когда судья-следователь вызвала меня повесткой, очевидно, чтобы впаять мне этот самый статус обвиняемого.