Легко сказать — окончить работу. Да он ее только начал! Бенвенуто никогда не работал быстро, несмотря на весь свой огонь и темперамент. Работал он много, но разбрасывался, а главное, все хотел довести до совершенства, переделывал, экспериментировал, охотно брался за совершенно незнакомые виды работ. Теперь на очереди была подвеска для герцогини. В подвеску он должен был вставить большой алмаз, и вставил самым лучшим образом, но из-за самого камня вышел скандал. Бенвенуто оценил этот алмаз ниже той цены, которую сорвал с герцога его поставщик драгоценных камней. Он оценил алмаз честно и профессионально, а в результате одним ударом оскорбил и вора-поставщика, и герцога-недотепу, который переплатил за алмаз чуть ли не 8000 дукатов. Но подвеска очень понравилась герцогине Элеоноре, на радостях Бенвенуто еще сделал ей две маленькие серебряные вазочки. Герцогиня оплатила и работу, и материал, она была сущей отдушиной в этом спертом от интриг воздухе.
Бенвенуто предложил герцогу сделать чеканы для его монет, как он делал для папы Климента и для герцога Алессандро, то есть с изображением на них заказчика, или серебряные вазы, подобные сработанных им для короля Франциска. Герцог согласился: «Делай, а я посмотрю», но ни денег, ни материала при этом не дал. Но прошло время, и он вдруг согласился на вазу, выдав Бенвенуто несколько фунтов серебра из своих рудников в Кампилье.
Бенвенуто тут же нарисовал рисунок и сделал восковую модель вазы, но, не желая отрывать все время от Персея, поручил дальнейшую работу «некоему разбойнику, который зовется Пьеро Мартино». Это был ювелир с хорошей репутацией, но, видно, у него своей работы было сверх головы, да и трудно было угодить Бенвенуто. Прошло несколько месяцев — ни серебра, ни вазы. Бенвенуто стоило большого труда вернуть «тело вазы» и остатки металла. Канитель с вазой стала известна герцогу, он забрал у Бенвенуто неоконченную вазу, рисунок ее и модель и отдал все какому-то мастеру в Венеции. «И был прескверно услужен», — со злорадством добавляет Бенвенуто. Козимо был сдержанным человеком, он не ругал Бенвенуто, только один раз назвал его menvinuto — антоним benvenuto, что значит «нежеланный».
После полутора лет работы над Персеем герцог вообще перестал давать деньги на оплату помощников Бенвенуто. Выплатой ведал Латтанцио Горини, тот самый, с «паучьими ручонками и комариным голоском». Бенвенуто бросился к нему за объяснениями.
— А чего ты хочешь? — пропищал тот. — Почему не кончаешь свою работу? Кажется, конца этому не будет.
— Черт вас всех подери, которые не верят, что я ее окончу! — в ярости крикнул Бенвенуто.
Скажем сразу, что он своего дивного Персея делал девять лет. Очень долго, что и говорить, но это было обычным делом в то время. Гробницу папе Юлию II Микеланджело, при его фантастической работоспособности, делал несколько десятков лет. Правда, там и работы было неизмеримо больше, но беда в том, что ему так и не дали ее окончить, менялись папы, скульптору подсовывали какие-то новые заказы.
Бенвенуто уехал из Парижа в июне 1545-го. Франциск I, «лучший в мире король», умер в марте 1547 года. Бенвенуто ни словом не обмолвился о его кончине. Он пишет только, что часто приходило на память «мое прекрасное положение, которое я покинул в Париже на службе у этого удивительного короля Франциска, у какового мне было всего вдоволь, а здесь мне всего не хватало». Во всех своих бедах Бенвенуто винил негодника Бандинелли, тот буквально отслеживал каждый его шаг. Положение казалось безвыходным. Дорога во Францию для него была закрыта. Теперь он ощущал себя пленником Флоренции.
В один из таких дней, когда тоска держала за горло, Бенвенуто взял с собой 100 скудо, сел на лошадь и «поехал повидать моего незаконного сыночка». Сыночек в книге появился как-то вдруг, больше нигде о нем Бенвенуто не вспоминает, но пишет о нем — всего-то два абзаца — с большой нежностью и теплотой. Мальчик жил у кормилицы, жены одного из его работников. Возраст сыночка, думаю, Бенвенуто определил это на глаз, где-то около двух лет, но, скорей всего, много меньше — не из Парижа ведь он его привез, «…я его поцеловал; и когда хотел уезжать, он меня не отпускал, потому что крепко держал ручонками и неистовым плачем».
Плач сына не остановил Бенвенуто. Этот вечер был предназначен им для серьезного дела. На обратном пути он намеревался встретиться с Бандинелли, который каждый вечер ездил на свою мызу под Сан-Доменико. Зачем встретиться? Не для разговора. Бенвенуто хотел «повергнуть его наземь», то есть убить. Они встретились. Вид у Бенвенуто был устрашающий, а Бандинелли «без оружия, на лошачишке вроде осла, цветом, как мертвец», да и лет тому было немало, под шестьдесят, считай — старик.
— Жалкий трус, перестань дрожать! Я не желаю удостоить тебя моих ударов.