Беовульф

Что искал епископ, какие приметы высматривал? Непонятно. Иногда спускался с седла, заметив странное углубление на сырой почве в низинках между холмов, разглядывал древние камни, на которых рука древнего человека оставила свой след. Изредка бурчал под нос, что Эрзариха следовало бы наказать за то, что без разрешения уехал с Беовульфом на дальнее капище – сейчас лангобард очень бы пригодился, следопыт он отменный. Но ведь не накажешь, Эрзарих – свободный человек.

Начало вечереть, на болотах стало донельзя неуютно – в глубоких тенях от холмов и редких скальных выходов начали мелькать едва заметные белесые огоньки, будто тусклые искорки. Удивляла постоянность ветра – никаких порывов или перемен направления: казалось, что ветер истекает из единого источника, находящегося где-то в стороне Полуночи, как водный поток в горах. Ни сильнее и ни слабее, а с неизменной силой…

Появились новые звуки – выпь утихла, зато явственно различалось бульканье воды в омутах, на поверхность всплывали огромные пузыри. Хрокмунд вполголоса сказал, что это водяники и утопцы просыпаются. Ночь скоро, а ночью живому человеку тут делать решительно нечего!

Ремигий столь прозрачный намек понял и развернул лошадь – пора ехать обратно в Хеорот, незачем рисковать лишний раз.

Лошади внезапно присели на задние ноги и боязливо попятились – над тоскливой равниной разнесся плач. Настоящий плач, почти человеческий, с низкими стенающими нотками. Где-то в отдалении незримое существо рыдало, изливало свою горечь освещенному багровеющим предзакатным солнцем миру, вплетало в эту бесконечную руладу неразличимые и непонятные слова, терявшиеся среди надрывных стонов.

– Что это такое? – очень медленно и тихо вопросил епископ. – Хрокмунд?

– Не знаю, – шикнул дан. – Какая тебе разница, годи? Это не человек!

– Но и не зверь… – Ремигий бросил взгляд на перепуганного Северина и сказал по-латыни: – В этом голосе нет ярости, только страдание. Тебе не кажется?

Северину так не казалось – в доносящихся с начавших покрываться пеленой тумана болот завываниях он видел только угрозу. Да, именно угрозу: затихнув на несколько мгновений, плач сменился на гневные, злобные взрыкивания, слышные то четче, то совсем затихающие.

Где-то совсем рядом в трясинах всплеснуло и захрипело. Хрокмунд схватился за меч, Северин непроизвольно коснулся рукояти кинжала с рунами. Ремигий застыл, вслушиваясь.

– Это он, – сквозь зубы молвил епископ, натягивая поводья и пытаясь удержать испуганную лошадь. – Обе руки на отсечение даю – Грендель! Не знаю почему, но я в этом убежден! Дракон Фафнир произнес слово «обида»…. Не зло, а обида! Не могу объяснить более разумно, это наитие, предчувствие! Называйте как угодно! И прячется тролль именно здесь, а не в море. Кажется, я даже знаю, где именно…

– Дядя, надо вернуться!..

Лошадей пустили рысью по недавним следам, не успевшим исчезнуть за столь краткое время. Миновав четыре или пять римских миль, всадники вышли на изумрудно-зеленое вересковое поле, Хрокмунд моментально отыскал ориентир – одинокую скалу, торчавшую посреди всхолмий, приказал взять левее.

Солнце, отстоящее на семь пальцев от горизонта, светило прямо в глаза и готовилось уйти в воды отдаленного Гесперийского моря.

– Галопом, – приказал Ремигий. – Мы должны оказаться в Хеороте до заката. И помните – за нами идет тень…

Северин непроизвольно оглянулся. Что имел в виду преподобный? Ночную тьму, накатывающую синей звездной волной с востока или…

Или того, кто стенал и плакал на болотах?

* * *

– Боюсь, отдохнуть этой ночью не получится, – сказал епископ Северину. – Какая жалость, что Беовульф не вернулся… Без него нам придется туго.

Картулярий угрюмо промолчал – ему было страшно.

…Сразу по возвращении в поселок преподобный отправился в Олений зал, переговорить с Вальхтеов. Вернулся в мужской дом недовольным и нахмурившимся, но о краткой беседе с конунгин вновь не обмолвился и словом. Почему Ремигий темнит и не желает делиться своими соображениями, Северин не понимал – следовало бы все рассказать Хенгесту, оставшемуся в отсутствие военного вождя за старшего!

Ют и сам видел, что годи знает куда больше, чем все прочие, но навязываться и расспрашивать не стал – во-первых, это невежливо, во-вторых, ход мыслей жрецов обычному воину непостижим, их взгляд проникает за Стены Мира и зрит тайное, сокрытое от прочих людей. Это Хенгест знал по собственному опыту.

– …Вальхтеов предложила нам переночевать в Оленьем зале, – наконец соизволил высказаться Ремигий. Нибелунги хором охнули, кто одобрительно, кто изумленно. У Гундамира с Алатеем загорелись глаза: может быть, сегодня предстоит настоящее дело! Вредный годи, однако, разочаровал. – Я взял на себя смелость отказаться.

– Почему? – наклонил голову Хенгест. – Разве ты военный вождь?