Беранже

Эх, если б вправду солдатам дали бы такой приказ, который звучал в этой песне! Как помчались бы они назад, домой, к мирным своим делам! Но от командования идут совсем другие приказы. И солдаты принуждены повиноваться и класть головы за власть святош и гадов-эмигрантов. Наступать! Бить испанцев! И что же получат за это французские солдаты?

— Слышь, дядя! что же будет с нами?
— Сынок, вновь палки ждут солдат.
А офицерскими чинами
Одних дворян вознаградят.

В конце песни-беседы бывалый солдат призывает молодых встать под старое трехцветное знамя, чтобы спасти родину.

Памфлет Курье и песня Беранже врезались в память, оставляли след в головах и сердцах солдат, но не могли повернуть штыки армии интервентов.

Французы брали город за городом. На занятых ими землях спешно возводились виселицы и эшафоты для испанских революционеров.

13 ноября 1823 года король Фердинанд торжественно въехал в Мадрид, восседая в колеснице, запряженной восемьюдесятью юношами.

Ультрароялисты праздновали победу и в Испании и во Франции.

* * *

После изгнания из палаты Манюэль остался не у дел, без политической трибуны. Никто из друзей не слышал от него жалоб, он был слишком горд для этого и умел хранить спокойствие в самые трудные минуты.

Беранже знал, как горько переживает его друг насильственное отлучение от живой борьбы.

Бледное лицо Манюэля стало желтоватым, под глазами залегли глубокие тени, складка губ стала еще более горькой и саркастической. Ему нанесена неизлечимая рана.

Чтоб ни на день не разлучаться с другом, Беранже переселился к нему на улицу Мартир. В окна маленькой тихой гостиной заглядывали кусты акаций. Здесь на широкой оттоманке друзья беседовали часами обо всем, что наболело.

Новые выборы в палату, состоявшиеся в феврале 1824 года, нанесли еще один удар Манюэлю: ни один округ не выдвинул его своим депутатом.

— Удивляться тут нечему, — говорил Манюэль. — «Ультра» хозяйничают в стране, и, конечно, они приложили все усилия, чтоб заранее отвести неугодные им кандидатуры. Но самое печальное, что и либералы помогали им кое в чем.

Манюэль прекрасно осведомлен о постыдных интригах своих прежних соратников. Если б не их происки, его бы, наверное, переизбрали.

Беранже давно уже заметил, что «либеральные корифеи» завидуют Манюэлю, завидуют его превосходству, его популярности в народе.

— Они всегда опасались порывов вашего патриотизма, которые уводили их дальше, чем они хотели бы идти! — говорит Беранже.

И песенник и изгнанный депутат решительно отвергают и высмеивают распространенное в либеральных кругах мнение, что результаты выборов якобы выражают волю народа.

— Разве можно считать народом кучку трусливых политиков или даже весь избирательный корпус, состоящий из ста пятидесяти тысяч господ, правоспособность которых измеряется содержимым их кошелька? — говорит Беранже. — Нет, это не народ. Это рабы своего благополучия, рабы, покорные воле хозяина. И такими рабами становятся теперь многие из тех, которые называли себя когда-то «независимыми»; трусы, отступники, склонившие голову перед тиранией.

«Галльские рабы» — так назвал Беранже новую свою песню, может быть, самую мрачную из всех, сочиненных им до сих пор.

Ночью, когда заснула стража, рабы пируют в хозяйских погребах. Пьют и напевают дикую, заунывную песню о своей беспросветной судьбе, о позорных оковах. Ох, как тяжелы цепи, но они и не пытаются разбить их.

О божество! К чему напрасно
В ряды безумцев снова нас манить?
Богатство, слава — все тебе опасно…
Давайте пить, давайте пить!

Рабы отмахиваются от воспоминаний о воле, они забыли о друзьях, погибших в борьбе.

Дурак же тот, кто умер за отчизну! —

с циничной безнадежностью восклицают они.

Освищем всех — богов и мудрых —
И будем льстить лишь господам;
Своих сынишек златокудрых
Дадим в заложники врагам.
Что стыд? Мы жизнь лишь им упрочим,
Напившись, легче горе выносить!
В грязи, смеясь, мы цепь тогда волочим…
Давайте пить, давайте пить!

Так поют они до пробуждения тирана, который приказывает слугам унять излишнюю веселость рабов плетьми. И рабы трусливо преклоняют колени перед властелином. «А ведь когда-то мир дрожал пред нами», — мелькнет вдруг смутное воспоминание в их затуманенных мозгах. Мелькнет и исчезнет под свист плетей.

Песня заканчивается прямым обращением к Манюэлю: